Глава IV
Редевольская колдунья
Заходящее солнце лениво купало в море свои пурпуро-красные, умирающие лучи… И море под влиянием солнца, стало пурпуро-красным в этот вечерний тихо-радостный час… Кроткою, робкою лаской повеяло от моря… Желтые лютики и бело-палевая кашка, ободренная вечерней прохладой, закивала-заулыбалась с утеса навстречу прощальным пурпуровым лучам…
Сережа Скоринский сидел на скале и смотрел в море… Его багровые волны дробились о скалу с ласковым лепетом и радостным шумом… Позади него возвышались грозно-таинственные руины старого замка и стена, отделяющая новый замок от печальных развалин… Налево берег, песчаный и пустынный, низменный берег, обсаженный вербою, с бедной рыбацкой деревенькой в двух верстах отсюда, где, как муравьи, копошились люди-рыбаки у своих лодок.
Сережа сидел на скале, свесив ноги над морем, пурпурово-алым и красным, как кровь… Ему казалось, что вот-вот, стоит только взмахнуть руками, и он полетит, подобно огромной птице, куда-то вдаль, далеко-далеко над ало-пурпуровыми, кровавыми волнами… Он думал о семье, о близких. Думал о том, что переживает воочию какую-то странную сказку. Этот таинственный замок, этот рыцарски-вежливый и печальный барон, этот затерянный в глуши Остзейского края уголок, — все было так фантастично, необыкновенно и красиво.
С Павликом Редевольдом они были, казалось, давно друзьями на всю жизнь. Эдуард до вчерашнего дня еще сторонился его, но вчера отношения их круто изменились.
— Вы знаете, monsieur Serge, — сказал как-то после урока Павлик Редевольд, — что в северной башне показывается белая женщина каждую полночь?
— И ты веришь подобным нелепостям, мальчуган? — пристыдил он ребенка.
— Ах, monsieur Serge, но там ни одна душа не смеет переночевать, в северной башне; ее, т. е. белой женщины так боятся! Даже Эддик боится, а ведь он такой храбрый! — кивнул он с гордостью на брата. Тот только высокомерно повел бровями.
— Как, и ты трусишь, Эдуард? — усмехнулся юноша.
— А вы не струсите уж будто! — дерзко засмеялся тот.
— He струшу.
На лице Эдуарда отразилось полное изумление.
— И вы переночуете в башне?
— Ну, конечно!
— Ну?
— Чтобы показать вам всю нелепость подобных толков, — заключил весело Сережа.
В тот же вечер, после ужина, захватив с собою подушки и плед, он отправился в башню, где и проспал благополучно до следующего утра.
А утром, вернувшись в жилое помещение замка, был несказанно поражен встречей, устроенной ему Эдуардом.
— Вы смелый, как рыцарь! — вскричал мальчик, пожимая его руку, — и я уважаю вас.
— Славный мальчуган, непосредственный и умный, — мысленно рассуждал Сережа, вспоминая старшего барона. — Сегодня же буду писать Наташе о нем. Она так любит ребят!
Он поднялся со скалы, с сожалением в последний раз окинул взором море и хотел уже идти, как внезапный шорох привлек его внимание.
Вся облитая ало-багровым закатом, перед ним стояла девушка, вернее, девочка, лет пятнадцати на вид… Она была стройна и тонка. Какая-то зеленая шелковая ткань окутывала ее фигурку, подвижную и гибкую, как у змеи. Огненно-красные до колен волосы прикрывали стан, струясь кровавыми, как само солнце в час заката, волнами вдоль спины, плеч и груди, красивые, волнующиеся и непроницаемо густые… Из-под кудрявившихся надо лбом прядей глядели глаза… Две зеленые звезды с огромными черными зрачками, со взглядом русалки, веселым и таинственным в одно и то же время… Алый рот с мелкими зубами и маленькое, маленькое личико, все опаленное огнем загара, обветренное морскими ветрами, загадочно улыбалось ему странною, очаровательною и в то же время необычайной красотой. |