И лишь он один — а он никогда не покидает этот адрес ранее девяти утра — кажется, выпал из этого житейского кругооборота.

Козак съел приготовленный им же самим континентальный завтрак. Неспешно, не столько растягивая удовольствие, сколько расходуя оставшиеся до выхода минуты, выпил под сигарету вторую за утро чашку кофе. Так же неторопливо вымыл посуду, тщательно протер бумажным полотенцем, определил все на свои штатные места.

На наручных часах без четверти десять по местному — среднеевропейскому — времени.

Прежде, чем покинуть съемную квартиру, расположенную в пятиэтажном доме середины позапрошлого века в одном из кварталов XVIII округа французской столицы, Козак еще раз осмотрел тот набор вещей, который ему следует захватить с собой в предстоящую поездку. Пустяков в его профессии не существует.

Пересек гостиную, закрыл балконную дверь. Погода пасмурная, но пока без осадков. Рабочая, «летная» погода. Будь иначе, Оператор прозвонил бы ему и отменил выезд или сообщил о переносе вылета на иное время.

Действуя все так же неспешно, он закутал горло шарфом, надел плащевую куртку, водрузил на голову кожаную кепку. Паспорт и портмоне сунул во внутренний карман, смартфоны — в боковые карманы куртки на «липучках». Не забыл также взять непочатую пачку «кэмела» и зажигалку. Повесив на плечо чехол с ноутом, направился к выходу.

Запирая замки входной двери, он невесело усмехнулся. Если бы кто-то попросил Ивана Козака коротко, одним словом охарактеризовать свои впечатления от почти годичного пребывания в столице мировой моды и искусства, элегантных бутиков и красивых бульваров, городе музеев и театров, старинных памятников и современных достижений, то ответ показался бы странным, обескураживающим — «скука».

Перефразируя Хемингуэя, для него, для Козака, Париж — это «скука, которая всегда с тобой».

И это не просто скука, а скука смертная.

На языке местных аборигенов — ennui mortel…

Консьерж, мулат лет двадцати пяти в синей тужурке и бейсболке, разбирал на широкой полке конторки только что доставленную корреспонденцию. Слева от входной двери, в небольшом вестибюле, у лестницы со стертыми за полтора веками подошвами жильцов ступенями укреплены на стене соты — два десятка пронумерованных почтовых ящиков. Почту, среди которой львиную долю занимают бланки платежей и письма всякого рода кредиторов, доставляют два раза в сутки, утром и около четырех пополудни. Заметив спускающегося по лестнице в вестибюль мужчину, в котором он без труда опознал жильца квартиры номер семнадцать — человека замкнутого и явно иностранца, парень скроил улыбку.

— Bonjour, monsieur!

— Bonjour!

— Une lettre pour vous!

Козак удивился про себя, — кто бы мог ему писать на этот адрес?

— La lettre de chez vous?

Консьерж, ловко выхватив из стопки еще не разложенной по «сотам» корреспонденции письмо, передал его мужчине. Тот взял его рукой в перчатке; поднес к глазам, прочел надпись на конверте, сделанную неким отправителем твердым почерком — печатными буквами — по-французски в графе «адресат».

Да, все верно: письмо адресовано именно ему. Или, если быть точным, тому человеку, который проживает здесь под именем Ivan Kozak.

Мужчина неопределенно хмыкнул; не удостоив более взглядом застывшего с полуулыбкой в ожидании пусть мелочной, но «благодарности» от постояльца консьержа, сунул письмо в карман и вышел через парадное на улицу.

Распорядок дня, во всяком случае его первой половины, составлен с таким расчетом, чтобы иметь небольшой запас по времени.

Согласно графику он, Козак, должен сейчас заехать за Бухгалтером. Жан Луи — так зовут этого сорокалетнего мужчину, в еще недавнем прошлом работавшего в центральной штаб-квартире BNP Paribas — проживает неподалеку, в пяти кварталах отсюда.