— Сбылось! Сбылось! Но вы от меня не отречетесь, я вас люблю, вы мне необходимы. Я имею право видеть Людвику… Кто же мне может запретить смотреть на нее издали? А с тобой иногда поговорим о ней, неправда ли?

— Успокойся! Зачем же нам отрекаться от тебя?

— Я поеду, а как мать выздоровеет, возвращусь, потому что я должен быть здесь, ближе к вам.

При словах "мать выздоровеет" пан Пачосский, которого Мартиньян не мог видеть, сделал отрицательный знак Мечиславу. Испуганный Мечислав вызвал педагога в другую комнату.

— Неужели пани Бабинская опасно больна? — спросил он.

— Кажется, что мы ее уже не застанем, — шепнул пан Пачосский, — поэтому я и должен торопить Мартиньяна. Доктор говорил, что она не перенесет кризиса, беспрестанно тоскует, беспокоится, а это еще увеличивает болезнь.

Переговорив, они возвратились к больному, который уже встал, *алуясь на сильную головную боль. Но симптомов сотрясения не было, и потому Мартиньяну можно было ехать. Молодой доктор снова осмотрел рану: кость не была повреждена, а только рассечена кожа. Необходимо было если не зашить ее, то ловко соединить так, чтобы шрам не был после слишком заметным.

Разбуженный фельдшер заметил, что панич может теперь похвастать, что его рубанули саблей на войне или на поединке. Был это действительно поединок с судьбой, на котором Мартиньян потерпел поражение.

— Если вы полагаете, — сказал Мечислав, — что я в качестве Доктора могу пригодиться в дороге или на месте и присутствие мое не произведет на тетку тяжелого впечатления, я поехал бы с вами. Мне только надо сказать несколько слов моей невесте.

— Твоей невесте? — воскликнул Мартиньян, вырывая голову из рук фельдшера. — Ты женишься?

— Да, на Серафиме.

Пан Пачосский, который очень жаловал эту госпожу, поднял обе руки.

— Вот счастливец! — сказал он.

— О, поезжай со мной, умоляю тебя! — заговорил Мартиньян. — При виде тебя мне будет казаться, что я смотрю на нее.

Последних слов не расслышал никто, кроме Мечислава, который встал и посмотрел на часы. Было восемь.

— Укладывайтесь в дорогу, — сказал он. — Я через час возвращусь и едем.

И он быстро вышел. К невесте было еще рано, и он поехал прежде домой к Орховской, которая уже, надев очки, сидела в гостиной над молитвенником и плакала о своей паненке. При входе Мечислава она бросилась к нему и молча начала обнимать его дрожащими руками.

— Добрая моя Орховская, — сказал Мечислав, — на несколько дней ты останешься одна, мне необходимо уехать в Бабин. Тетка больна, Мартиньян также нездоров, вчера он упал и расшибся. Я отвезу его. Тетка очень больна, может быть, мне удастся помочь ей. Если тебе одной оставаться скучно, я скажу Серафиме, она возьмет тебя. Милая Орховская, — продолжал он, поцеловав старуху, — благослови и меня, как вчера благословила Люсю, ведь и я женюсь.

Широко раскрыв глаза, смотрела Орховская и ломала руки,

— Уже знаю, знаю, — шепнула она, качая головой. — Бог да благословит тебя, дитя мое. Ну, оба, так оба…

И она расплакалась.

— Да будет Его святая воля, — прибавила старуха. — Я это давно предвидела. Добрая пани, богатая пани, а все мне жаль только Мечислава.

И Орховская качала головой.

— Та продалась, а этого у меня купили! О Господи, спаси же их обоих!

Орховская села, ибо ноги у нее подкашивались, и молилась со слезами.