— Жаль мне тебя, товарищ, — промолвил Поскочим, — потому что ты не заслужил подобного… Жаль. Я старался доискаться причин; кажется, нет ни одной, а между тем профессора находят, что ты заносчив, хоть и ничего не знаешь, а товарищи плетут про тебя сплетни.

Мечислав молчал, принужденно улыбаясь.

— Тут уж ничего не поделаешь, — сказал он.

— Ну, можно бы поделать, только лекарство слишком рискованно для твоего темперамента. Больше ничего — следует приступить к первому негодяю и дать ему в ухо, и увидишь, как остальные будут вежливы.

— Действительно, лекарство хуже болезни.

— Как всякое лекарство, — отвечал, засмеявшись, Поскочим. — Вся медицина, говоря между нами, шарлатанство… Знают только, что ничего не знают. Спокойной ночи. Пожалуйста, дай кому-нибудь в ухо!

На этом окончился разговор, из которого Мечислав убедился только в том, о чем догадывался, что влияние Вариуса окружало его этим всеобщим нерасположением. Положение свое он переносил терпеливо, а сестре даже не намекал о нем. Между тем жизнь становилась тяжелее, сами науки труднее; он лишился помощи, совета, ободрения. Перед экзаменом, когда все собирались в кружки, чтоб легче было готовиться, Мечислав напрасно искал товарищей и даже не мог добыть ни книг, ни конспектов и остался одиноким… Это его сильно огорчило, но, щадя Люсю, он не сказал ей об этом. Между многим ему приписывали и связь с пани Серафимой.

Все это не могло ускользнуть от пани Серафимы. Люся неохотно рассказывала о домашних неприятностях, но они отражались на лице ее. Мечислав бывал реже и реже, отговариваясь экзаменами. Пани Серафима, которая привыкла к нему, загрустила.

Грусть эта вынудила ее разобраться в своих собственных чувствах… Вдова убедилась, что незаметно привязалась к Мечиславу, что человек этот стал для нее необходимостью, одним словом, что она полюбила его. Как это случилось, она сама не знала. Она твердо решилась не выходить вторично замуж и провести остаток жизни на свободе и устроилась было так, чтоб не желать ничего более. В сравнении с прошедшим, она могла назвать себя счастливой… а теперь ею овладело беспокойство… Новая любовь, может быть, усладила эту жизнь, оживила, но не без тревоги за будущее. Пани Серафима заперлась на несколько дней, стараясь решиться что-нибудь предпринять. Она хотела выехать за границу… удалиться временно в деревню, но потом подумала: "У этой любви нет завтра, почему же мне не воспользоваться сегодня… Ведь это сегодня не отравлено никаким преступлением".

Она старалась быть очень осторожной в отношениях с Мечиславом, но это не только не послужило ни к чему, а еще ухудшило состояние ее сердца. Она сердилась на себя за свою слабость, а победить ее была не в состоянии.

В таком положении находились дела, когда приехал старик, дядя пани Серафимы, которого она очень любила и который занимал высокий дипломатический пост за границей. Граф Царбстен, потомок древнего курляндского рода, был холостяком; он обыкновенно жил в Италии или Испании. Раз в год, а иногда и через два года он приезжал в свое имение и тогда посещал племянницу. Пани Серафима была привязана к нему, словно к родному отцу, и старик платил ей тем же. От него не было у нее ни малейшей тайны… В описываемое время приезд старика дяди был для нее, может быть, нужнее, чем когда-либо. При первой же встрече граф нашел перемену в своей племяннице.

— Я умею читать на твоем лице, — сказал он. — Уезжая отсюда в последний раз, я уносил воспоминание о твоих чертах, спокойных, ясных, оживших после былого страдания. Но вижу большую перемену. Что с тобой, моя Серафима? Если жалуешься на нездоровье, то не попробовать ли переменить климат? Поезжай во Флоренцию, в Ниццу, проведи зиму на юге…

— Я не чувствую никакой болезни, — отозвалась Серафима.