— Но что ж это доказывает?

— Ничего не доказывает, однако послушай, что говорят, и убедишься, что не о каждом решатся говорить подобные вещи.

Разговор, начавшийся почти ссорою, мало-помалу с обеих сторон принял более спокойный характер. Чрезвычайное хладнокровие Мечислава и кроткий нрав Мартиньяна, наконец, факты, которыми он открывал глаза брату, все это привело к взаимному соглашению. Мечислав клялся, что не принимал ни малейшего участия в этом замысле супружества, и предлагал кузену отвести его к Людвике, чтоб она сама уверила его в этом. Мартиньян в свою очередь требовал, чтобы Мечислав расспросил и убедился в подробностях жизни Вариуса. Он предложил свое содействие в этом случае. Знакомство с университетской молодежью навело его на след одного бедного человека, двоюродного брата Вариуса, который занимался настройкой фортепиано в предместье. Все отзывались о нем как о человеке честном и трудолюбивом, и от него, конечно, можно было получить достоверную информацию о прошлом профессора. Человека этого звали У фертом. Мечислав обещал отправиться лично к нему, а между тем увел к себе Мартиньяна, чтоб тот от самой Людвики услышал, какое он принимал участие в ее замужестве.

Мартиньян ухватился за случай повидаться и поговорить с кузиной.

Еще под свежим впечатлением тягостного разговора, с изменившимся, грустным лицом Мечислав провел кузена в небольшую гостиную, где Люся сидела за работой. Мартиньян нашел ее бледной и изнуренной до крайности. Эти два последних дня повлияли на нее подобным образом. Увидя Мартиньяна, который также очень изменился, Люся вздрогнула, бросила работу и беспокойно взглянула на брата.

— Я привел к тебе Мартиньяна, — отозвался с необычайной живостью Мечислав, — чтоб ты подтвердила, что не я тот злодей, каким называют меня, что я не продавал тебя и ничего не знал об этом супружестве. Скажи ему, как это случилось и засвидетельствуй ему мою невиновность. Люди меня осуждают. Защити же меня, Людвика… Совесть моя чиста…

— Клянусь Богом, — прервала девушка, подходя к Мартинья-ну, — что Мечислав ничего не знал, скорее противился этому, нежели побуждал меня. Как же, зная его, ты можешь заподозрить?

— Но что же могло тебя склонить? — спросил молодой человек.

— Может быть, больше всего для того, чтобы не иметь на совести твоего упорства и ослушания матери, — отвечала Людвика. — Я не хочу, чтоб меня и Мечислава люди считали интриганами и неблагодарными.

— Это ужасно! — воскликнул Мартиньян. — Нет, ты не могла поступить так по причинам, какими хочешь оттолкнуть меня! Неужели я так виновен, что любил и люблю тебя!.. Ты убиваешь меня!

— Прости, Мартиньян, прости, — сказала девушка мягче, — я исполняю тяжелую обязанность. То, что я сказала, верь мне, вырвалось в защиту невинного брата. Я хотела сама… так из честолюбия, из корысти… выйти за этого человека… На это была только моя воля, и если здесь кто виновен, то одна я.

Слушая это, Мечислав впервые понял, что тут была какая-то тайна; он ощутил беспокойство и уже меньше сердился на брата.

— Ты сама клевещешь на себя, кузина, — прервал Мартиньян, — хочешь показаться тем, чем быть не можешь. Теперь ты для меня еще менее понятна, чем в то время, когда я шел к тебе. Но ради Бога подумай — что ты делаешь… твое замужество приводит всех в негодование… Но брак еще не совершен, можно отказаться, потому что человек этот…

Людвика подняла руку в виде угрозы.