Несколько часов назад, когда они выезжали из тюремного двора, у Кетча были все основания рассчитывать на безбедную старость. Золотые пуговицы, роскошная одежда, монеты в карманах — всё предназначалось ему. Он предвкушал, как расплатится с кредиторами и купит детям башмаки.

Теперь Кетч не получит ничего. До сей минуты Шафто избегал встречаться с ним глазами и не знал, как Кетч воспринял крушение своих надежд: бранится тот, плачет или никак не может поверить в происходящее. Теперь они обмениваются взглядами. Шафто на телеге, Кетч — в разделочном цеху. Шафто видит, что Кетч совершенно спокоен. От чувств, выказанных в тюремном дворе, не осталось и тени. Даже откинь Кетч капюшон, его лицо было бы не выразительней чёрной кожаной маски. Он исполнен холодного профессионализма. Что-что, а уж отомстить Кетч может. Надо только исполнить приговор буквально и придать Джека смерти во устрашение.

Джек задумывается, правильную ли стратегию выбрал. Человек помоложе на его месте испугался бы. Впрочем, сомнения на этом этапе — признак хорошего плана. В них нет ничего дурного.

Ожидается, что он произнесёт несколько слов.

— Я, Джек Шафто, также называемый Эммердёр, Король бродяг, Али Зайбак, Ртуть, Повелитель Божественного огня и Джек-Монетчик, каюсь во всех своих грехах и предаю свою душу Господу, — говорит он. — Об одном прошу: чтобы меня похоронили по-христиански, собрав все мои части, какие удастся сыскать. Включая голову. Ибо всем известно, что в эту самую минуту Коллегия врачей собирается в анатомическом театре на Уорвик-лейн и точит скальпели, готовясь вскрыть мою голову и покопаться в моих мозгах, дабы узнать, где все эти годы жил бес противоречия. Я бы этого не хотел. Засим, мистер Кетч, я поручаю себя вашим заботам. Умоляю только лишний раз проверить узлы. Прошлой ночью, когда Бетти приходила ублажить меня и других смертников в подвале, она жаловалась, что вы совершенно утратили вкус к работе и хотите наняться куда-нибудь горничной на все руки. Приступайте, врачи ждут…Больше он ничего сказать не успевает, потому что Кетч закинул свободный конец верёвки на перекладину и натянул туго. Очень туго. Раньше он обещал оставить щедрый запас, чтобы Шафто пролетел большое расстояние и всё закончилось быстро, но это было до того, как Шафто нарушил некое устное соглашение. Кетч так натягивает верёвку, что Джек только по виду стоит на телеге, а на самом деле едва касается её пальцами ног.

— Погоди, сейчас я тобой займусь, Джек, — шепчет он в ухо Шафто.

Узел за ухом клонит Джекову голову вниз; он невольно видит, что телеги под ним больше нет. Тут Джек вспоминает про верёвку, которая пропущена под исподним и привязана к петле. Он упирается ногой в «стремя». Ему становится чуть легче. Позади него в телеге ординарий и католический священник молятся наперегонки.

Четыре конные упряжки, развернутые в разные стороны, как главные румбы розы ветров, готовы к последней и самой зрелищной части спектакля. Неподалёку стоят несколько человек, видимо, так или иначе связанные с потрошением и четвертованием. Все смотрят на Джека.

Один из них одет в рясу. Наверное, монах, сопровождавший католического священника по Холборну. Он встал поодаль от остальных, рядом с исполинской мясницкой плахой. Капюшон низко надвинут, так что человек смотрит на мир через туннель чёрной дерюги. Он поворачивается к Джеку, аккуратно сдвигает капюшон, чтобы столб солнечного света бил ему в лицо. Джек ожидает увидеть Еноха Роота или, на худой конец, какого-нибудь чокнутого подвижника.

Вместо этого он узнаёт своего брата Боба.

Теперь понятно, как одинокий монах смог вообще оказаться здесь, поскольку, несомненно, Бобу легко договориться с блекторрентцами.