Джоанн к тому времени давно ушла от матери и царствовала в цветочном магазине. Перегрину и его родителям она сообщила, что ее мать «со странностями» и «любит уединение», и не позволила встретиться с ней. Перегрин и его родители поверили ей, хотя и с неохотой.

На свадьбу Джоанн мать не позвала. Она даже не сказала Моне, что ее единственная дочь намерена идти к алтарю со всей возможной помпой. Джоанн намеренно лишила мать того дня, когда ей надлежало бы упиваться материнской гордостью и счастьем. Она прислала ей открытку из Венеции: «В прошлую субботу я вышла замуж за Перегрина. Джоанн».

Мона стоически украсила фотографией Дворца дожей свою каминную полку и угостила друзей пивом.

Перегрин только несколько месяцев спустя встретился с родной матерью Джоанн. Он оценил и манеру одеваться, и речь, и род занятий. Как и ожидала Джоанн, Перегрин ужаснулся. И, как и Джоанн, инстинктивно постарался скрыть этот позор. Они переехали в другой город. Перегрин делал карьеру. Джоанн вступила в престижный теннисный клуб. Их амбиции росли, как на дрожжах.

А Мона по-прежнему жила в сельском коттедже с терраской — две комнаты на первом этаже, две на втором, — который когда-то был домом Джоанн, и ездила на своем скрипучем старом велосипеде на работу, в детскую школу верховой езды, где она ухаживала за двумя десятками заезженных пони. Однажды вечером она въехала во двор и обнаружила, что владелец школы лежит на земле, скончавшись от сердечного приступа, дети в истерике, а конюшня в огне.

Мона со всем управилась: спасла пони, успокоила детишек, вызвала пожарных, прикрыла жуткий труп своим старым плащом и сделалась чем-то вроде героини. Ее показывали по телевизору, о ней писали в газетах.

«Мона Уоткинс, мать миссис Джоан Вайн, супруги известного аукционера Перегрина Вайна».

Мона, стоя на пороге коттеджа, радостно объявила на всю страну со своим тягучим валлийским акцентом, что она «ужасно гордится своей славной дочуркой».

Боже! Какой ужас!

И чтобы публично доказать, что она ценит свою мать, Джоанн объявила во всеуслышание, что на ее шестидесятый день рождения поведет ее на скачки.

Однажды утром, вскоре после тех скачек, Мона Уоткинс что-то немузыкально мурлыкала себе под нос, чистя гнедого чемпиона-конкуриста, который ныне был вверен ее заботам.

Она мурлыкала, чтобы помешать пыли, счищаемой с блестящей шкуры гнедого, попадать ей в легкие. Конюхи делали это на протяжении многих веков. И, как и ее предшественники на протяжении многих веков, Мона время от времени сплевывала.

Моне очень нравились ее новые наниматели, которые разыскали ее после того, как о ней раззвонили во всех газетах. Мона три недели просидела без работы: конюшню расформировали и пони распродали. Но в один прекрасный день в дверь коттеджа постучали. Мона открыла и увидела на дорожке мужчину и женщину. Мона не поверила своим глазам. Мужчина был Оливер Болингброк, наездник, завоевавший золотую медаль на Олимпийских играх, а женщина — его жена, исполнительница песен в стиле кантри, распродавшая платиновый альбом, дружелюбная и обаятельная американка Кассиди Ловлас Уорд.

Некогда средства массовой информации цинично объявили их скоропалительный брак, в который они вступили после месячного ухаживания, обычной рекламной уловкой. Но теперь, после четырех лет их совместной жизни, никто уже не мог представить их себе отдельно друг от друга.

Блистательная пара прибыла в длинном черном лимузине, который, точно магнитом, вытянул из домов обитателей этой захолустной улочки. Супругов сопровождали шофер в черной форме и бдительный охранник, чей настороженный взгляд блуждал по сторонам, точно луч радара.

— Миссис Мона Уоткинс? — поинтересовался Оливер Болингброк.

Мона беззвучно разинула рот и кивнула.