— Еще какой! — вторил ей Лемехов.

Несло его нынче что-то. Тащило. Хотелось совершить какую-нибудь страшную глупость. Такую глупость, чтобы завтра весь город заговорил. Например, снести холеным бампером фонарный столб напротив ГУВД. Или въехать в фойе мэрии, вышибив двери. Да только, вот беда, ничего такого он сделать не сможет. Столб снести не удастся — тачка слабовата. Скорее сам вокруг столба пружиной обовьется, а заодно и соплюху эту „текстильно-швейную“ намотает. В мэрии же ступеньки больно высокие. Бах! — и полетят оба через лобовик, как вороны. До ближайшей стены.

— Переходим к следующему номеру программы, — торжественно проорал Лемехов. — Разворот на триста шестьдесят градусов с одновременным…

— Высади меня! — не дослушав, заорала девица, расцепляя объятия. — Высади меня!!! Чудило!!!

Лемехов резко нажал на тормоз, и „восьмерка“, пролетев по инерции еще метров пятнадцать, остановилась. Девица едва не вынесла лбом стекло. Лемехов перегнулся через стройные, обтянутые джинсой ножки, открыл дверцу.

— Выматывайся, — сухо сказал он. — Давай. Пошла вон.

Девица подозрительно хлюпнула носом.

Позади, в полумраке, вспыхнул синий маячок, взвыла сирена. Прострельно ударил вдоль улицы яркий свет фар.

— Ну вот, — Лемехов оглянулся. — Менты. И откуда же вы, родимые, взялись?

— Ты — законченный шиз! — зло выдохнула девица.

— Я веселый, — поправил Лемехов.

— Больной.

— Веселый.

— Тебя в психушку надо отправить.

— В цирк, — ответил Лемехов, доставая сигареты и закуривая. — Ты едешь? Или решила пешочком прогуляться?

Девица снова шмыгнула носом и полезла в карман за платком. Выходить ей не хотелось. До текстильной общаги своим ходом добираться не меньше часа, а ловить частника — неизвестно, на кого нарвешься. Шпаны в городе развелось — что тараканов на общепитовской кухне.

— Если ты дашь слово, что поедешь спокойно… — начала она, но Лемехов безапелляционно перебил ее:

— Не дам. Либо ехать, либо спокойно. Не нравится — выматывайся. Не заплачу.

— Дурак, — девица выбралась из машины, посмотрела на целенаправленно шагающего к „восьмерке“ сурового сержанта. Сержант был зол и давал себе отмашку полосатым жезлом. — Товарищ милиционер, — сказала она, — посадите его на пятнадцать суток, он — сумасшедший.

— Иди, иди, священная корова, — пробормотал Лемехов и поглядел в зеркальце бокового вида.

— Разберемся, — железобетонно лязгнул сержант.

— Ну ладно… — Лемехов захлопнул дверцу и ударил по газам.

„Жигуль“ резво прыгнул вперед. Девица криво усмехнулась, крикнув: „Я же говорила“. Сержант остался стоять с открытым от изумления ртом. Секунду он переваривал произошедшее и прохладный осенний воздух, затем поднес к губам свисток. Звонкая переливчатая трель прокатилась над ночной улицей.

— Не свисти, родной, — пробормотал Лемехов. — Деньги высвистишь.

Сержант, прижав фуражку рукой, помчался к машине. Девица — следом.

Улица поворачивала вправо, к вокзалу. Лемехов вывернул руль. Маячок метался в сотне метров позади, от стены к стене. Сержант оказался водилой не слишком умелым. Машину удерживал с трудом и с трудом же избегал столкновения с посторонними предметами, постоянно вырастающими на пути. Потоки воды окатывали тротуар. Словно мчалась по городу пара поливалок.