В аудитории воцарилась мертвая тишина под воздействием такой ярости, такой страсти, такой предельной и исповедальной откровенности.

– Зарубите себе на носу, – подвел итог он. – Последний, кто их заботит, кому они уделяют внимание, – это как раз тот человек, который использует свой полученный от бога дар создавать чудо живописи. То есть художник.

Он снова сел, упершись взглядом в стол перед собой. Это был старый учительский стол с вырезанными ножом чьими-то инициалами, чернильными пятнами, глубоко въевшимися в дерево. Всмотревшись в структуру материала, он заметил ее текучесть, подобную картине в стиле оп-арт.

До учеников постепенно дошло, что урок окончен. Они стали по одному вставать, собирать свои вещи и уходить. Через пять минут класс опустел. Остался только Питер, положивший голову на стол и закрывший глаза.

Питер сам стал строительным рабочим и превратил весь верхний этаж в мастерскую, для чего снес внутренние перегородки и расширил окна, создав естественное освещение. Все трое ночевали в общей спальне на первом этаже, что оставляло одну комнату свободной под гостиную. Кухня, ванная и туалет разместились в пристройке со стороны заднего двора.

Питер прошел прямо в кухню и поцеловал Энн.

– Боюсь, я сорвал злость на своих учениках, – сообщил он.

– Ничего, вытерпят, – улыбнулась она. – Безумный Митч пришел приободрить тебя. Он в мастерской. Я как раз готовлю сандвичи для всех нас.

Питер поднялся по лестнице. Безумным Митчем они прозвали Артура Митчелла, учившегося вместе с Питером в колледже изящных искусств Слейд. Потом он стал преподавателем, отказавшись даже от попытки внедриться в рискованный с коммерческой точки зрения мир профессиональных художников. Он целиком разделял глубокое презрение Питера к нравам и претензиям этого мира, где правили бал деньги.

Когда Питер вошел, он как раз рассматривал только что законченную картину.

– Ну, и что ты о ней думаешь? – спросил Питер.

– Неправильная постановка вопроса, – отозвался Митч. – Она заставит меня вывалить кучу собачьего дерьма по поводу мастерства передачи движения, твоего владения кистью, композиции и эмоционального настроя. Лучше спроси, повесил бы я эту вещь на стену у себя дома.

– Ты повесил бы ее у себя дома?

– Нет. Она бы дисгармонировала с моим костюмом-тройкой.

Питер рассмеялся.

– Ты собираешься откупорить принесенную с собой бутылку виски или нет?

– Конечно, собираюсь. Надо же устроить поминки.

– Стало быть, Энн все тебе рассказала?

– Да, рассказала. Ты на собственной шкуре испытал то, о чем я тебя предупреждал несколько лет назад. Но личного опыта здесь ничто не заменит.

– Трудно спорить.

Питер снял с полки два не слишком чистых стакана, и Митч налил в них виски. Они поставили пластинку Хендрикса и какое-то время слушали фейерверк, извлекаемый из гитарных струн, в молчании. Энн принесла сандвичи с сыром, и все трое стали методично напиваться.

– Хуже всего, – сказал Митч, – что по сути своей, самая драгоценная сердцевина всего дерьма, которое мы видим…

Питер и Энн дружно рассмеялись, услышав такую причудливую смесь метафор.

– Продолжай, – сказал Питер.

– Основа самого задрипанного шедевра, его главная ценность заключается в уникальности произведения.