Поселок справа от медведя спал, не проявляя никаких признаков жизни. Ничего подозрительного он не обнаружил и со стороны обогатительной каменноугольной фабрики слева. Тихо и безмятежно было и около аккуратного бревенчатого домика и небольшого деревянного помоста, с которого поднимались или на который садились — он видел это несколько раз сам — шумные железные птицы. Находившийся прямо по курсу домик привлек его особое внимание, потому что оттуда доносились сладко-приторные запахи съестного, оставленного двуногими.

Он перелез через проходящие по поверхности коммуникации, обитые сверху и сбоку толстыми досками, и подошел к домику. Запахи резко усилились, и он, позабыв о всякой природной и благоприобретенной осторожности, прямиком направился к двери. Он несколько раз толкнул в дверь передними лапами, но обитая железом дверь не подавалась. Тогда он встал во весь свой громадный рост, левой лапой навалился на косяк, а правой, словно забивающий гвозди заправский плотник, начал методично стучать по полотну. Дверь задрожала, зашаталась под его ударами и соскочила с петель.

Взломщик на мгновение остановился, прислушиваясь на всякий случай к возможным шорохам изнутри, а потом встал на четвереньки и решительно шагнул в проем. Пробыл он там не долго. Порушив на пути пару стульев, своротив стол, он устремился к белому шкафу в углу комнаты, ловко приоткрыл дверцу и замер в недоумении: запахи и яркий свет резко шибанули ему в морду, но полки были пусты. Странно… Он заворчал, недовольный своим слишком развитым обонянием, резким движением повалил шкаф наземь и кубарем бросился на выход.

Разочарованный, он бросился к замерзшему заливу. Проворной трусцой он пробежался мимо вмерзших в лед портовых буксиров, покосился на длинную деревянную лестницу, зигзагом спускавшуюся от поселка к причалу, оставил позади освещенные тусклым светом склады и бараки и резко остановился. Хотя ветер дул ему в спину, он все равно почуял впереди близость животных. Их было много, очень много — больше, чем в стаде моржей или тюленей, которых ему приходилось видеть на подтаявших льдинах. От них несло знакомым запахом молока и свежего мяса, напоминавшего слегка оленину, только еще вкусней.

Издалека он услышал какие-то шорохи и возню, неясные звуки спросонья: кто-то мычал, а может, хрюкал или кудахтал. Это разожгло его воображение, и он полез по крутому склону наверх навстречу этим желанным звукам, к большим строениям под железной крышей, огороженным деревянной изгородью. Рядом, за стеной, опять послышались голоса встревоженных животных, напомнившие ему рев моржей. Но он точно знал, что моржей здесь быть не может.

Беспокойство крупных животных усилилось после того, как он подошел к воротам и толкнул их лапой. Ворота со скрипом распахнулись, ударились об забор и отскочили. Внутри строений началась форменная паника. Оторопевший от поднятого гвалта медведь остановился и замер. За его спиной раздался характерный топот, возня с запором и противный скрип отворяемой двери. На снег упал сноп яркого света, заслоняемый тенью двуногого с металлической палкой в руках. Медведь знал коварные свойства этих палок и принял решение не рисковать.

В этот момент раздался страшный треск, из палки на секунду высунулось пламя и резко запахло какой-то гадостью. Шатун, сминая на бегу изгородь, опрометью кинулся к обрыву, комом скатился на лед и наметистой рысью стал исчезать в темноте.

— Лови белого! Ату его, ату! — надрывался ему вслед голос двуногого, но шатун был уверен, что опасность миновала и что двуногий даже с железной палкой не осмелится его преследовать. Вообще-то это большая удача, что огненная палка не причинила ему никакого вреда, и чем глуше становились крики двуногого, тем безопаснее чувствовал себя медведь.

Справа за мысом показалось стойбище железных птиц, которые имели обыкновение спускаться над ним совсем низко-низко и пугать шумом своих вращающихся крыльев.