Мой муж, человек болезненный, почти постоянно лежал, дремля, одетый на кровати. Хлебников терпеливо ждал, пока он проснется или заснет, в перерывах же молчания они беседовали, главным образом о философии.

Но как только муж подымался и выходил — поесть или за папиросами, — Хлебников моментально укладывался на кровать и лишь по возвращении его виновато вставал и усаживался на стул. По утрам я почти не бывала дома, приходила неопределенно и, возвращаясь, часто видела свекровь около занавески: боясь, что с Хлебникова сползет что-либо, она натирала пол керосином, усиленно ворча и вздыхая. Потом готовила обед, и Хлебников послушно слушал ее монологи.

Однажды он встретился с отцом мужа. Д.Е., человек чистоплотный до больничного педантизма, надел пенсне и, подняв голову, хотя невелик ростом, долго и брезгливо смотрел на него.

— Вам что угодно? — спросил наконец, не сдерживая своего раздражения.

Хлебников засмеялся.

— Вы к кому, собственно?

— Оставь, Митя, — вступилась свекровь. — Это Танин гость.

— И мой тоже, — добавил муж обиженно. — Наш гость!

И начал расспрашивать:

— Вы что же, из плена, от немцев бежали? Или сражались? С белыми? С красными? Теперь не разберешь!..

Хлебников перебил ясно и нагло:

— Что же? Ведь Ленин вам сверстник, а во всем разбирается!

И, усмехнувшись, встал и, покачиваясь на глиняных ногах, не прощаясь вышел.

Тут негодование прорвалось:

— Поэт, говорите?! Замечательный поэт? Так я и поверил! Юродивый он, да еще наглый! Поэт!.. Раньше поэтами были аристократы, потом поползли разночинцы, а теперь — горьковские персонажи. Да вы не видите — вшей на нем сколько? И этакого за стол сажать?

Дальше шли расспросы:

А кто его родители? Да почему его не сдадут в желтый дом? Разве можно одного его по улице пускать? И глаза неприлично голубые, наверное, крашеные…

И тут ошло:

…Гробокопатель какой-то…

…Я давно говорила, лучше мужу хлеб отдавать, чем этому…

…После его ухода наволочки менять…

…Пол керосином…

…Скоро сами грязью зарастут…

…Хаотики несчастные…

Ряд подобных разговоров сделал свое дело. Хлебников озлобился и начал сердиться и на меня».

Л. Толстая, Т. Толстая, Б. Толстой, его брат В. Толстой, отец — Д. Толстой. Баку, 1922. Рисунок Т. Толстой

Сборник А. Крученых, Т. Толстой (Вечорки), В. Хлебникова «Мiр и остальное». Баку, 1920

Уже после его смерти Татьяна Толстая написала стихотворный портрет поэта.

* * *

Баку, несмотря на все пережитое, оставался красивым южным городом, залитым солнцем. Каменный амфитеатр домов спускался к яркому синему морю. На рынках шла торговля, восточные базары с пестрыми тканями и коврами, женщины в чадрах, верблюды.

Эти строчки о Баку появились в Москве уже в 1927 году в ее сборнике «Треть души».

А тогда Татьяна одновременно с работой училась на историко-филологическом факультете Бакинского университета у Вячеслава Иванова, где он профессорствовал.

Сборник Т. Толстой «Треть души» с автографом А. Крученых

В интервью Татьяне Бек Л. Б. рассказывала:

«Вячеслав Иванов преподавал в Бакинском университете, и мама посещала его лекции и семинары (о Пушкине, о Достоевском, по римской литературе). Он ее полюбил, о чем можно судить по надписи на обороте титульного листа книги Вячеслава Иванова „По звездам“ (СПб., 1909), которую он сделал маме: „Дорогой Татьяне Владимировне Толстой, виртуозу в поэзии и милой моей приятельнице, на память о старом профессоре.