Рыжая собака с обрубленным хвостом двигалась вдоль тротуара, и, так как Прончатов по-прежнему глядел на нее, к собаке постепенно повернулись все – и секретарь обкома Цукасов, и Цыцарь, и секретарь райкома Гудкин. Собака шла к конторе, и Прончатов наконец вспомнил, чья это собака – ночного сторожа.

– Я не буду отвечать на ваш вопрос, товарищ Цыцарь! – негромко сказал Олег Олегович. – Только уважение к такой высокой партийной инстанции, как обком…

Прончатов осекся, так как увидел похолодевшие глаза Леонида Гудкина. Секретарь райкома сидел уже так, что, казалось, был готов вскочить, бросившись к Олегу Олеговичу, закрыть ему рот ладонью. А заведующий отделом Цыцарь улыбался такой родственной ослепительной улыбкой, какой, если надо, умел улыбаться и Прончатов, так как товарищ Цыцарь получил как раз то, чего добивался, и Олег Олегович отчетливо услышал, как заведующий отделом говорит в обкоме: «Рыльце-то у Прончатова в пушку! Отказался отвечать на вопрос!»

– Ну и здорово же ты зазнался, товарищ Прончатов! – со вздохом сказал Цыцарь. – Возомнил себя богом, который не подвластен критике. Зазнался, зазнался ты, Прончатов!

И тут произошло неожиданное: Олег Олегович весело расхохотался.

– На обвинение в зазнайстве ответа нет! – смеясь, заявил Прончатов. – Я сам, товарищ Цыцарь, иногда позволяю себе пользоваться таким нечестным приемом… – Он поднял кисть руки и вяло помотал ею в воздухе. – Хотите, я вам продемонстрирую, как обвинением в зазнайстве можно угробить любое хорошее дело, любую здоровую инициативу? Ну, хотите?..

Секретарь райкома Гудкин уже не делал предостерегающих жестов – он сидел грустный, ко всему безразличный. «Дурак ты, Прончатов, круглый дурак!» – говорило лицо Гудкина. И он был прав! На вое вопросы заведующего отделом Прончатову надо было отвечать охотно, смотреть ему в глаза преданно, время от времени говорить сокрушенно: «Ошиблись, Семен Кузьмич, исправимся!» – а когда речь зашла о неправильном поведении в быту, сокрушенно разведя руками, признаться: «Было такое дело, Семен Кузьмич! Приехал в воскресенье на рейд слегка выпившим. Никита Нехамов, буть он неладен, уговорил. Так что сигнал Куренного правильный. А вот насчет племянницы – поклеп, навет, по злобе врут, Семен Кузьмич!» И Цыцарь бы растаял, довольный тем, что Прончатов поддается воспитательным мерам, говорил бы потом в обкоме: «Много нам пришлось возиться с Прончатовым, но зато теперь…»

Вот как надо было вести себя Прончатову, а он вместо этого на Цыцаря глядел холодно, катая желваки на скулах, сидел в кресле вольготно, сильные пальцы необдуманно сжимал в кулаки. Именно поэтому Цыцарь медленно повернулся к секретарю обкома с таким выражением на лице, словно хотел сказать: «Я же вас предупреждал, Николай Петрович!» – огорченно пожал плечами.

– Не выходит у нас разговор с Прончатовым, не выходит, Николай Петрович! – сказал Цыцарь. – Разрешите мне не задавать больше вопросов.

Он все расставил по своим местам, этот могучий Цыцарь. Выходит, это не он расспрашивал Прончатова, а выполнял волю секретаря, выходит, не его вопросы были обращены к Олегу Олеговичу, а цукасовские, не только, выходит, Цыцарь беспокоился за судьбу Тагарской сплавной конторы, а и секретарь обкома. И как ни был зол на заведующего отделом Прончатов, не мог все-таки пересилить себя – восхитился им: «Голова! Умница!»

– У меня вопросов больше нет, – повторил Цыцарь. – Может быть, Николай Петрович…

– Я хочу сказать! – мерным голосом вмешался парторг Вишняков.