Ночь стоит над Искером, плачет и стонет под горой Иртыш, а на городской стене стонет и плачет Лелипак-Каныш, схватившись за свою седую голову костлявыми руками. Днём она всё смотрит в московскую сторону, куда увезли её милого сына Арслан-хана, а по ночам бродит по городу, как старая волчица, у которой отняли волчонка. Зачем она ханша, зачем жена Кучюма, а не простая татарка, которая умирает на руках своих детей? Самые бедные татарки теперь уж давно спят, не спит одна ханша Лелипак-Каныш и не может утишить своего старого сердца… Думает ли о ней Арслан-хан, сидя заложником в Москве, или забыл мать, как приручённый сокол забывает родное гнездо? Много в Москве зажилось татарских царевичей, а Белый Царь опутывает их своими княжнами и поместьями. Слышит ли твоё молодое, горячее сердце, Арслан-хан, как убивается старуха-мать, или полюбилась тебе московская неволя? Изменит муж своей жене, лучшая красавица полюбит другого, самый храбрый батырь побежит перед кровавым страхом смерти, а материнское сердце всегда верно себе; не думает Лелипак-Каныш о четырёх сыновьях, которые у неё на глазах, не думает о красавице дочери Лейле-Каныш, а все её мысли, как ночные птицы над огнём, вьются около Арслан-хана…

Грозно шумит Иртыш, высоко на берегу поднимается Искер; а кругом города день и ночь роют окопы, делают рвы и засеки. Нужно защитить город от надвигающейся московской грозы, а Искер -- сердце Сибири. Ночью работа идёт при огнях, и хан Кучюм сам следит за всем: он никому не верит, кроме своего глаза. И теперь кипит работа, но Лелипак-Каныш не видит огней, не слышит человеческих голосов и бродит по городу, как тень. Разве уйдёшь от беды, если бы поднять стены до самого неба и повернуть Иртыш от студёного моря к тёплому?.. Бродит Лелипак-Каныш из улицы в улицу и всё чего-то ждёт, а сама слышит, как бьётся её сердце в груди. Идут казаки, будет война, а её Арслан-хан всё будет томиться в московской неволе, и не увидят его её старые глаза. Хан-Сеид -- святой человек, а и он ничего не говорит об Арслан-хане.

Ходит Лелипак-Каныш и не слышит конского топота: это мчится старый Кучюм-хан на своём лучшем аргамаке, а его прислужники едва поспевают за ним, потому что быстрее коней летит ханское сердце. Мчатся за Кучюмом его лучшие советники и батыри: главный советник Чин-мурза, брат молодой ханши, красавицы Симбулы, мурза Булат, киргизский царевич Ураза-Магмет; как тени, летят они молча за Кучюмом, и только нет в этой свите батыря Махметкула и ни одного из ханских сыновей. Совестно стало Кучюму своей собственной крови, и он оставляет сыновей дома… Несётся хан Кучюм, несётся за ним, как ветер, его свита, и чуть они не смяли бродившую по улицам Лелипак-Каныш. С криком бросилась она в сторону, прижалась к стене чужого дома и всё поняла, -- поняла, что так гонит Кучюма ночью, почему нет с ним сыновей. Святые слова Хан-Сеида не подействовали на него.

– - О, будь проклят ты, отец моих детей! -- крикнула в след Кучюму старая Лелипак-Каныш, поднимая руки к небу. -- И будь проклято место, куда тебя гонит твоё волчье сердце!..

Но не слышит старый Кучюм этих слов и несётся вперёд: свои года и старость он оставил в Искере, а его сердце бьётся молодой, горячей кровью. Раньше, также быстро летал он на своём аргамаке в Сузгун, что красуется над Иртышом, и где цвела своей красотой ханша Сузгэ, но заросла травой дорога в Сузгун, и ханский аргамак без поводьев знает путь к Карача-Куль. До Карача-Куль один переезд, но хану Кучюму он кажется дальше, чем до Ургенджа. Светлое озеро Карача-Куль совсем спряталось в зелёных камышах, и крепко засел на нём старый мурза Карача с своим улусом.