Давно бы так, не для того ночь, чтобы он тут младенцев укачивал. Глаза так и слипаются. Когда поднимался сегодня утром со своей больной ногой из подвала на второй этаж, в учительскую, думал, сердце выскочит из груди. Казалось, остается только рухнуть да скатиться лицом вниз по ступенькам. Да, постель хорошая вещь, блаженство – вытянуться в ней эдак! Черномазая – девочка деликатная, этого у нее не отнимешь, пикнуть не смеет. Так и надо. Если ребенку взрослые прикажут что-нибудь сделать, он не должен рассуждать. Не шевелится больше, ну и правильно. Как хорошо в тишине!
Понграц проснулся от какого-то треска. Он стал нащупывать выключатель. Что это за шум среди глухой ночи? Сколько же он проспал? Может, скоро рассвет? Включив электричество, он сощурился, потом часто заморгал. Сон как рукой сняло. Так вот какие дела! Забыв о сломанной ноге, Понграц едва не соскочил с постели.
У вешалки, одетая и обутая, стояла Дора. Снимая с крючка рюкзак, она сбила лежавшую на умывальнике мыльницу. Увидев, что Понграц проснулся, Дора опустилась на пол и, обхватив колени, стала ждать, что будет.
Понграц негодовал. Сейчас он прибьет противную девчонку, на этот раз ей так просто не улизнуть. Он тут кормит, холит ее, пустил на постель, где спали раньше его близкие, даже зайца собственноручно поднес, а она, оказывается, такая же бродячая, как и ее сестрица! И куда, спрашивается, собралась? Поди, к тому же Карчи Шерешу? Захотелось, наверное, чтобы он отвез ее туда же, где тощая? Понграц так разозлился, что вспомнил даже, что нашептывала ему Добозиха об этом негодяе Карчи. Кое-как он доковылял до Доры, но ударить не ударил ее. Только выхватил рюкзак и так швырнул его об пол, что две баночки вишен, которые сварила ему Добозиха, подпрыгнули на шкафу.
Дора подняла на него глаза. В них не было ни слезинки.
– Я не хочу в приют! – сказала она.
Опять голова закружилась. Надо поскорее сесть. Стоит немного поволноваться, как тотчас же начинает кружиться. Эта, конечно, не подбежит, как недотепа, хоть он издохни.
– Я поехала тогда вместе с Вики, – снова заговорила Дора. – Мы добрались до Тахи. А потом я вернулась.
Брови Понграца поползли вверх. Да, он впервые слышит об этом. Если она уехала, то для чего было возвращаться?
– Я здесь родилась, – услыхал он ответ на свой невысказанный вопрос. – Я должна была вернуться. Я здесь родилась.
В такое позднее время он никогда еще не курил. Но сейчас придется достать трубку. Это черномазое чудило уже и ночи его превращает в дни.
– Тогда для чего ты опять туда собралась?
– Я не туда, не за границу, я в деревню.
– А кто у тебя там, в деревне?
– Никого нету.
– Так чего ты там хочешь?
– Работать.
Он стащил с нее красную жакетку, а пока Дора расшнуровывала свои ботинки, запер дверь и, продев в ключ шпагат, повесил его на шею. Пусть теперь попробует удрать от него. Пожалуйста! Может, если хочет, вылезти в окно, перемахнуть через гору угля, а там превратиться в паучка и взбежать по глухой стене в четыре этажа, потом на паутинке спуститься на улицу. Неужели же работать лучше, чем сидеть на всем готовеньком в приюте, где – и она тоже это отлично знает – детей не обижают. Каждому школьнику известно, как хорошо живется ребятам в наших приютах.
– Там очень много народу, а мне бы хотелось жить у кого-нибудь одного, – сказала Дора. В ее глазах блеснули слезы, она с трудом глотнула, и выражение ее лица снова стало непокорным. Да-а-а, это тебе не недотепа, эта уж не станет нюни распускать. Скажите пожалуйста, и сорочку свою упаковала, опять доставай ее.
Больше Понграц не уговаривал Дору спать. И зайца больше не давал ей в руки. Они лежали молча, каждый думал о своем. |