– Помогаешь деду?

– Какому там деду! – махнул рукой дядя Пишта. – Это внучка Карчи Юхоша. Того, что слесарем на инструментальном. Отец ее – Фери, Фери Юхош. Таких вот, как она, у него словно мышат полно.

Куль-шапка сел.

– А все же она вроде как выхаживает вас, старина. Скоро поправитесь.

– Не поправлюсь, а отправлюсь… на тот свет, – пробормотал дядя Пишта.

Куль-шапка достал папиросу.

– Ну, до этого еще далеко, туда всегда успеется.

Он придвинул к себе пепельницу с конской головой.

Сейчас закурит, а ведь в комнате больного курить не полагается. Но не может же она делать взрослым замечания! Идти уже надо. Из-за Куль-шапки она снова не может поговорить с дядей Пиштой.

– Все там будем, – заметил дядя Пишта. – Чихнуть не успеешь – и человек готов. Когда мне радикулит лечили, врач помер прямо на приеме, даже не охнул. Что ты там разбила, растяпа эдакая?

Жофи разбила колбу от термоса, именно ту колбу, о которой мама всегда говорила, что ее нужно беречь, потому что новой не купишь.

– Ага, разбила-таки, – захихикал дядя Пишта. – В чем же ты завтра свой личный обед принесешь. Да пропади пропадом тот, кто придумал, чтобы ты со своим пайком сюда ходила!

– Так вы говорите, врач помер? – спросил Куль-шапка.

– Помер. Все сначала было как полагается, даже шутки шутил: вы, дескать, папаша, теперь хоть на бал, и вдруг бах – головой об стол. И той девки-вертихвостки, что всегда около него крутилась в кабинете, как на зло, не было. Я схватил его за руку, трясу, трясу – никакого толку. Ну, думаю, беда может получиться. Лицо у бедняги серым стало.

– Старый был? – поинтересовался Куль-шапка.

Старый ли был папа? В августе ему исполнилось бы сорок три года. В дни рождения папы в торт вставлялись свечки: сколько десятков лет, столько толстых свечей, а маленькие означали единицы. Надо бы подобрать осколки. Она соберет их руками, сейчас нельзя выйти за щеткой.

– Так тебе и надо, – сказал дядя Пишта. – Теперь из пальца будет капать кровь. Ступай к ящику, там есть тряпочка, можешь завязать палец. Вот растяпа. Я еще вчера предупреждал тебя – будь осторожнее. Порезалась – так тебе и надо.

Он снова повернулся к Куль-шапке.

– Я бы не сказал, что старый, так, лет около сорока… Ну, значит, я кричать, звать на помощь. Побежал к двери, а в нее как раз входит другой врач, и девчонка с ним. Но моему доктору уже было не поднять головы.

– И "прощайте" не сказал? – сочувственно спросил Куль-шапка.

– Пробормотал он, сердечный, несколько слов: скажите, мол, Жофике… Да, кажись, Жофике какой-то или кому-то там еще, а что именно – не разобрать уж.

– Так и не разобрали, что он говорил? – встревожился каменщик.

– Только он да господь ведают про то. Я придвинулся было к нему совсем близко, а он уже на том бережку.

Осколки со звоном упали в ящик с мусором. На дне ящика, под тряпками, лежал мячик. Красный мячик. Ладно, она дома завяжет палец бинтом. Все равно йодом надо смазать. Жофи опустила в сумку полегчавшую алюминиевую коробку.

– Что, уже? – посмотрел на нее дядя Пишта,

– И мне пора, – поднялся Куль-шапка.

– Ну чего ты так спешишь?

Жофи думала, что спрашивают каменщика, и молча пошла к дверям.

– Ты завтра-то пораньше приходи. Может, я и подекламирую.