У учительницы третьего класса, например, не было шеи, ее голова росла прямо из плеч, как у гнома. И Жофи во время урока все думала о том, можно ли как-нибудь вытянуть голову тети Ольги из плеч. А потом еще мухи. Их развелось так много, и они жужжат на каждом уроке. Мухи очень интересовали Жофи, потому что их глаза напоминали папино увеличительное стекло. Интересно, если вырезать глаз у мухи, мог бы он увеличивать, как лупа? Но и, кроме этого, многое хотелось понять: откуда идет шум, который заполняет всю улицу, и почему синий огонь от сварки рельсов из окна класса кажется застывшей звездочкой.

Чем старше она становилась, тем больше нового открывалось вокруг. За день она так уставала, что еле доходила до дому. А как может она "следить за текстом", когда не терпится узнать, чем кончится рассказ: ученик только начнет читать, а ее глаза уже на последней строчке. Жофи читает быстро, быстрее других. "Господи, в кого ты такая бестолковая! – не выдержала однажды за ужином мама. – Ведь никогда не отпускаю неподготовленной, сама спрашиваю ежедневно – и все впустую". – "Видишь ли, Жофи некогда, – ответил папа и положил себе еще немного салата. – У нее сейчас рождается душа".

В прошлом году, когда Жофика перешла в пятый класс, мама решила взять ее с собой в институт. На больших прикрепленных к карнизу буквах – ИНСТИТУТ ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПЕДАГОГИКИ – птичка чистила перышки. Жофи старалась изо всех сил, чтобы не опозорить маму. Ее без конца о чем-то спрашивали, в особенности дядя Добаи, который иногда приходит к ним домой. На этот раз Жофи все внимание сосредоточила на том, чтобы быть внимательной. Когда ее уже обо всем расспросили и больше не нужно было запоминать, что записано на табличках, которые ей показывали, и уже не нужно было быстро считать перемешанные на столе предметы, она смогла наконец уйти. У папы были больные, но все же, услышав, что Жофи с мамой вернулись, он вышел к ним. Жофи мыла руки и слышала – в ванной все было слышно, – что ею остались довольны и что она хорошо развитая, нормальная одиннадцатилетняя девочка. "Совершенно здоровая!" – мама произнесла это так, как будто говорила: "Совершенно больная!" Слышно было, как папа засмеялся, чмокнул маму и сказал: "Уж не сердит ли тебя, что она здоровая? Хочешь, я подзаймусь с ней?" – "Сохрани боже! – ответила мама, чуть не плача. – Если я не смогу на нее воздействовать, я потеряю веру в себя. Не вздумай вмешиваться!"

Вот так всегда, вспоминаешь о папе то одно, то другое. Ему никогда не было стыдно за Жофи; правда, он не получал наград, как мама, и не выступал по радио с докладами про воспитание детей. Но папа понимал даже то, что Жофи не умела объяснить словами, и, когда дела Жофи становились очень уж серьезными, беседовал с ней.

Папа всегда приходил к Жофи вечером, после купанья, и приносил с собой запахи мыла и крема для бритья, а запахи эфира и раствора для полосканья горла оставлял в кабинете. Когда Марианна наговорила Жофи такое, что она даже заснуть не смогла после этого, папа рассказал ей, как рождаются маленькие дети. И в день Восьмого марта он тоже зашел к ней. Тогда оказалось, что она потеряла желтый платочек, который вышивала в школе для мамы, – детям всем велели вышить по платочку.

Жофи не умела дарить, но было достаточно одного слова, чтобы она вытряхнула все из своей копилки. Однажды Жофи должна была продекламировать стихотворение. Все шло хорошо, но, когда настал решительный момент, Жофи бросила на землю цветы и расплакалась.

Приближался день Восьмого марта. Жофи ждала его с ужасом. Мама надеялась услышать от нее хотя бы стихотворение. Жофи мечтала отдать всю свою кровь, чтобы вылечить маму от какой-нибудь болезни, но декламировать стыдилась.