— Конечно, башня башней, но рядом с ней сохранилась старая церковь — Мариенкирхе. Ее не хотели оставлять на центральной площади социалистической столицы. Церковь была недействующей, там выставлялись различные поучительные экспозиции. Ага, вот мы и подъезжаем. Посмотри на шар телебашни!

— Что-то я ничего не вижу, — упорствовал Соколов, выходя из машины.

— Как же так? Видишь, крест церкви отражается прямо на шаре телебашни, и так бывает всегда, когда светит солнце.

— А действительно! Надо же! — удивился Соколов, когда они уже стояли на площади, и приложил ко лбу ладонь козырьком. — Не сдалась церквушка, а?

— Не сдалась. Пойдем дальше?

— Куда теперь?

— В самое сердце Берлина — Николаусфиртель. Это «точка ноль» — здесь зародилась жизнь города.

Они вышли на площадь перед старой красной ратушей. Лучи теплого осеннего солнца резвились в фонтане, где в окружении бронзовых наяд стоял грозный Нептун, поздние розы источали едва ощутимый аромат, многочисленные туристы без устали фотографировали друг друга на фоне ратуши, поедая типичное берлинское лакомство — блинчики с ореховой и шоколадной начинкой. Было так тепло, что Светлане стало жарко в ее костюме от Шанель из буклированной ткани в серо-голубую полоску.

— Хорошо! — выдохнул Соколов. — Дышится легко!

— Это так кажется. А мы ведь находимся в окружении самых оживленных магистралей города. Но я сама люблю эту площадь. Здесь ощущаешь дыхание, ритм столицы. А дальше начинается собственно сам квартал Николауса — дома сохранились еще со старых, довоенных времен.

— Настоящие пряничные домики. Так и кажется, что отсюда выйдут Гензель и Гретель, — задумчиво обронил Соколов.

— Давай немного пройдемся по набережной, — предложила Лана.

— Согласен. — Андрей Александрович решительно подхватил ее под руку и повел к реке.

— Недалеко отсюда река Шпрее разделяется на два русла. На берегу каждого давным-давно первые поселенцы основали два города — Берлин и Кельн. Через сто лет два города объединились в один — Берлин. Ты слушаешь меня? — обернулась Светлана.

— Когда я смотрю на тебя, то вспоминаю бабушку, впрочем, я уже это говорил, — задумчиво ответил Соколов.

Лана решила сменить «архитектурную» тему.

— Расскажи о ней, — попросила она.

— Она была уникальной. Репрессии, голод, нужда, смерть братьев, мужа, ребенка сплошные беды. И несмотря на все это, она продолжала жить. По-настоящему! Радоваться самому незатейливому: солнцу, весне, чьей-то чужой улыбке… И дожила до девяноста с лишним лет. И в тебе я чувствую такую же внутреннюю силу. Знаешь, ты сейчас похожа на ветку сирени в цвету… А в период цветения у растений самая мощная энергетика, — уже озорно прибавил Андрей.

Они остановились у перил набережной и склонились над водой.

На серебристо-зеленой поверхности реки играли солнечные блики.

Пальцы Андрея скользнули по ее руке, Лана чувствовала, как нежно покалывает кожу от прикосновения его рук.

— Когда я прикасаюсь к твоей руке, мне кажется, что я это делал всю жизнь… — прошептал Андрей, — она такая гладкая и теплая…

Он на секунду блаженно закрыл глаза, упиваясь мыслью о том, что Света — это само солнце золотое, дарящее жизнь и тепло.

Он склонил свое лицо над Светланой, щеки ее зарозовели.

«Что я делаю, — подумала она, — зачем? Как все это похоже на сцену из мыльной оперы!»

Но вместо поцелуя Соколов обнял Лану за плечи.