Прачечный комбайн был рядом с душевой. Отличная машина, сплошная автоматика. Система включилась, когда Валентин поднял крышку бака. На экранчике зажглось: «Не забудьте вынуть все из карманов загружаемой в емкость одежды». Сервис!

В нагрудном кармане липкой и тяжелой рубашонки лежал значок со смеющимся солнышком и словами: «Пусть всегда буду я!» Без булавки. На трикотажных, похожих на тряпицу, которой мыли пол, шортиках тоже оказался карман. В нем нашелся пластмассовый жетон для игровых автоматов. Такие жетоны выдавались за хорошие поступки и образцовое поведение. Значит, Сопливик или выпросил его, или нашел, или, скорее всего, стащил… Потом под ноготь Валентину попалась твердая крошка. Похоже, что кусочек карандашного грифеля. Валентин поднес палец к свету. Под ногтем сидел малюсенький медный стерженек с резьбой.

Винтик! От кольца?

Валентин взял трубу. Там, где недавно было кольцо с узором, на не потускневшей еще меди чернели два отверстия для крепких болтиков. Валентин примерил тот, что нашел. Подходит… Открыл ножик и кончиком отточенного лезвия, как отверткой, завернул винт-малютку. Тот послушно вошел в резьбу, остался только шпенек — по толщине пропавшего венчика. Вот так. Вот вам и Сопливик… Господи, а что от него ждать?

Валентин поглядел на пластмассовую дверь кабинки. За ней — шум воды и возня. И кажется, довольное хихиканье.

«Ладно, потом разберемся», — сказал себе Валентин. И пошвырял в машину одежду Сопливика. Агрегат плотоядно заурчал. Валентин опять обернулся к дверце.

— Сам отскоблишься или помочь?

— Не… Я сам! — откликнулся Сопливик сквозь журчание и плескание. — Только мыло в глаза…

— Ну, уж потерпи!

— Ага, я терплю…

Минут через десять Валентин извлек Сопливика из влажной жары кабинки — отмытого до скрипучести, чисто-смуглого, с розовыми пятнышками на коленках и подбородке — следами отвалившихся коросточек. Старательно вытер его с головой махровым полотенцем. Сопливик попискивал смущенно и благодарно. Проплешинки от болячек местами кровоточили. Валентин взял из аптечки пузырек с бактерицидкой и вату.

— Ну-ка…

Сопливик запищал сильнее.

— Цыц! — Валентин запятнал его желтой бактерицидкой, шлепнул по незагорелому месту, закутал в простыню и отнес на кровать. Сопливик из белого кокона весело блестел глазами.

Прачечный комбайн зазвонил и выдвинул пластмассовый поднос. На нем сухой стопкой лежала одежонка Сопливика. Отглаженная, пахнущая теплой чистотой. Майка и трусики оказались ярко-голубыми, шорты — кофейного цвета, а рубашка — салатной, с рисунком из желтых и коричневых листьев.

— Вот и готово. Одевайся… На ужин мы, конечно, опоздали. Сейчас попьем чаю, и я оттащу тебя в спальню.

— Как это… оттащу? — настороженно отозвался Сопливик.

— Заверну в плащ — и в охапку… А то ведь опять вмиг до ниточки пропитаешься…

За пластиковыми стенами продолжал гудеть ливень — ровно и неутомимо.

— Не… я сам добегу, — хмуро сказал Сопливик. — Тут рядом. — Он торопливо застегнул рубашку.

— Как это рядом? Через весь лагерь!..

— А я… в спальню не пойду. Я там давно уже не сплю.

— А где же спишь? — изумился Валентин.

— В гнезде… Ну, ящик такой фанерный, из-под пианино. На пустыре. Я туда натащил травы и мешков. Чтобы не холодно…

— А почему в спальне-то не ночуешь?!

Сопливик уже оделся и сел на кровати — ноги калачиком. Трогал на колене пятнышки. И, не глядя на Валентина, проговорил тихо:

— Да ну их… То прогоняют, а то… липнут…

— Как… липнут?

— Ну… не знаете, что ли? Лезут в постель, как к девчонке… Ласьен и его дружки…

— Гадство какое!

Ласьен (видимо, от слова «лосьон») был смазливый длинный подросток с тонкой улыбочкой и хорошими манерами.