— Вчера была сырая погода.

— А разве сегодня вареная?

Или:

— Эта вода стоячая.

— А где же лежачая?

Или:

— Это — подмышки, а где же подкошки?

В подобных случаях дети хватаются не за ту антитезу, какая была им нужна, но сама по себе классификация слов по контрасту чрезвычайно плодотворна для более полного овладения речью.

Такие словесные пары, насколько я мог заметить, являются для ребенка не только двойниками по смыслу, но и в большинстве случаев — по звуку.

Четырехлетняя дочь домработницы Паша, когда ей приходилось говорить про желток и белок, произносила либо желток и белток, либо белок и желок.

Сахар у нее был кусковой и песковой.

И если я начинал рассказывать ей сказку с печальным концом, она предупреждала меня:

— Расскажи начало, а кончала не надо.

Слово «конец» превратилось у нее в «кончало», чтобы рифмоваться со словом «начало». Очевидно, в ее представлении понятия, параллельные по смыслу, должны быть параллельны и по звуку.

Всякий раз, подавая мне письма, принесенные на кухню почтальоном, она говорила:

— Две открытки, и одна закрытка.

— Три открытки, ни одной закрытки.

Во всех этих рифмах нет ничего преднамеренного. Просто они облегчают речь ребенка: «начало и кончало» ему легче сказать, чем «начало и конец»; «ложики и ножики» — гораздо легче, чем «ложки и ножики».

— Ты глухой, а я слухой.

— То тяжелее, а это легчее.

— Какая в небе глубочина, а у деревьев высочина.

— Вобла — это такая рыбла?

— Ты что мне принесла — игрушечное или кушечное? — спросила больная четырехлетняя девочка, когда мать явилась к ней в больницу с подарками.

— Ты будешь покупатель, а я продаватель.

— Не продаватель, а продавец.

— Ну хорошо: я буду продавец, а ты покупец.

Леночка Лозовская, играя с матерью в мяч, предложила:

— Ты бросай с высоты, а я с низоты.

Женщине, которая вымыла голову и уничтожила следы завивки, один киевский мальчик сказал:

— Вы вчера были курчавая, а сегодня торчавая.

Говорят четырехлетнему мальчику:

— Какой же ты лохматый и вихрастый.

Он сейчас же оснастил эту фразу двумя очень звонкими рифмами:

— Светик, нельзя кушать лёжа.

— Хорошо, я буду кушать сёжа.

Едва научившись читать, моя пятилетняя Мура увидела заглавие книги И.Е.Репина «Далекое близкое» и прочла: «Далёкое близёкое».

«Далёкое близёкое» понравилось ей, и она была огорчена, когда взрослые указали, что она ошибается, и отняли у нее таким образом рифму.

— На фестиваль съедется молодёжь… Но я не поеду…

— Значит, ты — стародёжь?

Эта особенность детской речи была в свое время подмечена Чеховым. В его повести «Три года» девочка, подчиняясь все той же своеобразной инерции, говорит про Авеля и Каина:

— Авель и Кавель.

Итак:

ножики — ложики,

желток — белток,

кусковой — песковой,

начало — кончало,

открытка — закрытка,

глухой — слухой,

далёкое — близёкое,

игрушечное — кушечное,

курчавая — торчавая,

молодёжь — стародёжь всюду сказывается стремление ребенка рифмовать слова, принадлежащие к одной категории понятий, и таким образом систематизировать их либо по контрасту, либо по сходству.