В заключении «письма» Салтыков вновь касается судьбы «среднего человека», «простеца», трагическое положение которого «объясняет тайну успеха белиберды». Эволюция либерала Глумова, прослеженная в «Современной идиллии», но там прерванная явлением «стыда», в «Пестрых письмах» завершается — он не только «приспособился», но получил собственный «киоск» (то есть выгодную административную должность в провинции).

Впервые — ВЕ, 1886, № 9, стр. 280–300.

Сохранились: 1) черновая рукопись (от слов: «Если бы не одно дельце…», стр. 357, и кончая словами: «…снов он не видит», стр. 375); 2) наборная рукопись, написанная рукой Е. А. Салтыковой с авторской правкой (от слов: «Если бы не одно дельце…», стр. 357, и кончая словами: «…и объяснять крестьянам их обязанности и необходимость повиновения», стр. 375). Черновая рукопись отличается от окончательной редакции меньшей стилистической обработкой. Наборная рукопись, помимо незначительных отличий, разнится от журнального текста и Изд. 1886 одним вариантом.

Окончание работы над очерком определяется письмом Салтыкова к Пыпину от 29 июля 1886 года: «Одновременно с этим письмом или днем позднее Вы получите в трех заказных пакетах 8-е «Пестрое письмо». Письмо это стоило мне множества мучений и я даже не понимаю, как докончил его».

Пыпин сразу же (2 августа) сообщил об этом Стасюлевичу: «Сегодня суббота; послезавтра я отдам рукопись в набор, попрошу поторопиться и пошлю Вам корректуру. Дело в том, что Ваш взгляд во всяком случае не лишний; для чужих вещей Вы все-таки не теряете «обоняние», которое для своих иногда Вас покидает за границей. Да Вас, без сомнения, поинтересует очень и нынешняя работа Салтыкова, первая после его болезни. Рассказ недурен, в обычном роде; герой — старинный делец (инженер), который стремится присоединиться к новейшей «общественной» деятельности. Кое-какие подробности потребуют Вашего внимания» (ИРЛИ, ф. 293, оп. 1, ед. хр. 1188, л. 114). Ознакомившись с содержанием очерка, Стасюлевич 10/22 августа ответил Пыпину подробным письмом. Сообщая, что пошлет «сегодня в типографию телеграмму с одобрением», он вместе с тем отмечал, что «конец несколько «указателен» и «касателен»: очевидно, этот мазурик теперь занимает высокое место», что это «человек, готовый на все»: нужно черное назвать белым или наоборот, он и на это готов, потому что в свое время мог срыть гору там, где ее не было. «Все это мало понравится, — заключал Стасюлевич, — но когда же творения Салтыкова принимались за варенье — всегда они были горчицею!

Итак, нецензурным считать никак нельзя; но, как Вы сами знаете, трудно решить этот вопрос с полною уверенностью. Могу сказать одно, что было бы просто смешно, если бы этого не пропустили» (ГПБ, ф. 621, ед. хр. 836, лл. 40–41).

«Письмо VIII» появилось в печати через год с лишним после «Письма VII». Такой большой перерыв был вызван тяжелой болезнью Салтыкова. Все органы печати, откликнувшиеся на публикацию нового «письма», приветствовали возвращение Салтыкова в литературу, которая без него «осиротела». «Его голоса, его поучительной речи недоставало в последние дни, и это составляло не только для тесного литературного русского мира, а и для всего русского общества — незаменимое лишение». «Тетеньке опять представляется редкое теперь удовольствие послушать своего острого на язык, но любящего и заботливого племянника.