По синему небу быстро убегали звёзды, за белыми крышами катился, прячась, жёлтый круг луны, обломанный с одного края. Мягко подпрыгивая, плыли вдаль огромные дома, связанные друг с другом заборами, — всё уходило из глаз, точно проваливаясь.

— Так сибе — нилза, — говорил татарин, дёргаясь, словно он хотел выпрыгнуть из саней, а полицейский сердито ворчал:

— А ты из-за него мёрзни…

«Это из-за меня», — сообразил Макар, чувствуя себя виноватым перед татарином, он толкнул его рукою и сказал:

— Прости, брат…

— Молчай… Бульна убил?

— Больно…

— Сачем? Алла велил эта делать?

…Макару показалось, что он, сидя в лодке, гребёт против течения так, что ноют плечи, а какие-то рыжие и густые, как масло, волны треплют лодку, заглядывая через борта, не пуская её; потом он мчался по Моздокской степи на злой казацкой лошадке, собирая разбежавшийся табун; на краю степи лежало большое багровое солнце, мимо него мелькали эти маленькие, озорные лошади, целясь, как бы укусить Макара за ногу, скаля огромные зубы и взмахивая хвостами.

Вдруг перед ним широко и бесшумно распахнулась стеклянная дверь, потом — другая, и татарин сказал:

— Прощай…

Это было так грустно и хорошо сказано, что на глазах Макара выступили слёзы и он тихонько засмеялся.

В тёплой тишине он шагал вверх по широкой лестнице, — идти было больно, и казалось, что он идёт вниз. Его поддерживал под руку человек в белом, с рыжими усами и большим красным лицом, оно кружилось, точно колесо, усы лезли к ушам, нос двигался — Макар сразу понял, что это неприятный человек.

— Позовите ординатора Плюшкова…

— Смешная фамилия, — сказал Макар, с этим рыжим необходимо было говорить о чём-нибудь.

— Не твоё дело, — ответил рыжий, вводя его в маленькую комнату, где сверкало много стекла, усадил на стул и, стаскивая пиджак, потянув большим носом, спросил:

— Пьяный?

— Что?

— Стрелялся — пьяный?

— Трезвый.

— Значит — дурак.

Он сказал это до такой степени просто и уверенно, что Макар не только не обиделся, а засмеялся, но — смеяться нельзя было: хлынула горлом кровь и обрызгала белый халат рыжего.

— О, чёрт, — вскричал он, отскочив и встряхивая полу.

Ведя сам себя за бороду, в комнату вошёл человек с весёлым и приятным лицом.

— Нуте-с?

— Огнестрельная рана в область сердца.

— Самоубийство?

— Да.

— Ясно. На стол!

И, пока рыжий помогал Макару укладываться на длинном столе, весёлый человек, надевая халат, спрашивал:

— Это вы зачем же, юноша?

— Так.

— Однако?

Лежать на столе голому было и холодно и больно, но Макару не хотелось, чтобы эти люди знали его боль, он закрыл глаза, ослеплённые светом, падавшим сверху, и сказал:

— Жить стало трудно.

— Ерунда! Это выдумано лентяями и бездельниками.

Макар стал спускать ноги со стола, рыжий строго сказал:

— Куда это?

И схватил его за ноги железными нагретыми руками так, что Макар не успел сказать, что он не нуждается в их возне и что лучше уйдёт к татарину.

Ординатор наклонился над ним, разглядывая грудь.

— Ожог! И здоровый…

— Рубаха горела…

— Вижу. Экая глупость!

Макар посмотрел на его большое красное ухо, думая: «Укусить бы…»

Но ординатор воткнул в него зонд и, пригвоздив к столу, на минуту задавил все мысли.