|
Но я предполагаю, что даже тогда, когда он целовал ноги папы, ему удавалось высосать немного крови из его большого пальца. И папе Римскому нужно было обязательно проверить свои карманы после того, как он обнимал Джона. Мне хотелось сказать вот что: Джон не смог бы измениться в лучшую сторону, даже если бы он сам этого хотел. Он всегда будет хорьком в облике человека, гиеной, шакалом, скунсом. Джо, попыхивая сигарой, гораздо более длинной, чем его нос, произнес: – Не жнаю. Люди могут ижменятьшя. Пошмотри, что делает Церковь Второго Шанша. Пошмотри на Геринга. Пошмотри на шебя. Ты говорил мне, что в твое время женщины ношили одежды, которые покрывали их от шеи до пят, и тебя вожбуждало, ешли ты видел крашивые коленки, не говоря уже о бедрах! Теперь же тебя не шлишком тревожит, ешли ты видишь… – Знаю! Знаю! – отмахнулся Клеменс. – Прежние отношения и то, что психологи называют условными рефлексами, можно изменить. Вот почему я говорю, что каждый, кто все еще носит в себе расовые и сексуальные предубеждения, которые были у него на Земле, не использует в корыстных целях блага, предоставляемые Рекой. Человек может изменяться, однако… – Может? – перебил его Джо. – Но ты вшегда говорил мне, что вше в жижни, даже то, как человек дейштвует и думает, предопределено тем, что проишходило жадолго до его рождения. Что это? Да, это детермиништшкая филошофия, вот что это. Но ешли ты убежден в том, что жижнь жапрограммирована, что люди – машины, то как же ты можешь поверить в то, что люди шпошобны ижменять шебя? – Что ж, – растягивая слова, заговорил Сэм, сердито глядя из под нависших бровей; его голубоватые глаза ярко горели над орлиным носом. – Что ж, даже мои теории механически предопределены, и если это противоречит друг другу, тут уж ничего не поделаешь. – Тогда, ради Бога, – удивился Джо, воздевая свои огромные руки, – жачем же говорить об этом? А тем более что то делать? Почему ты не брошаешь вше, чтобы вше шло так, как предопределено? – Потому что я ничего не могу с собой поделать! – сказал Сэм. – Потому что как только первый атом в этой Вселенной столкнулся со вторым атомом, вот тогда и была установлена моя судьба, мой образ мышления и поступки. – Тогда ты, жначит, не отвечаешь жа то, что делаешь, так? – Да, так, – сказал Сэм. Он чувствовал себя очень неуютно. – Тогда Джон ничего не может ш шобой поделать, раж ему шуждено быть убийцей, предателем, вшеми прежираемой швиньей? – Нет! Но я ничего не могу с собой поделать, презирая его за его скотское поведение. – И предположим, что кто нибудь умнее меня появитшя и докажет тебе пошредштвом штрогих неопровержимых рашшуждений, что ты неправ в швоей филошофии, на это ты тоже шкажешь, что ему тоже предопределено думать, что ты неправ? Именно потому, что он тоже предопределен, механичешки думая так, как он думает. – Я прав, и я знаю это! – начал выходить из себя Сэм. Он выпустил клубы табачного дыма. – Этот гипотетический человек не смог бы убедить меня, поскольку его ход рассуждений не исходит от свободной воли, которая, подобно тигру вегетарианцу, просто не может существовать. – Но и твой шобштвенный ход рашшуждений не проиштекает иж швободной воли. – Правильно! Мы все чокнутые. Мы верим в то, во что нужно верить. – Ты шмеешьшя над теми людьми, у которых ешть, как ты наживаешь, непроходимое невежештво, Шэм. Но ты шам полон его, полон им до краев. – Боже, избавь нас от обезьян, которые возомнили себя философами. – Шмотри! Ты опушкаешьшя до ошкорблений, когда не жнаешь, что ответить. Прижнайшя в этом, друг Шэм! В тебе нет никакой логики, на которую ты мог бы оперетьшя! – Ты просто не в состоянии уяснить себе, что я имею в виду, по той причине, что ты такой, какой есть, – отпарировал Сэм. |
