Антон Чехов. Скорая помощь
– Ребята, пустите с дороги, старшина с писарем идет!
– Герасиму Алпатычу, с праздником! – гудит толпа навстречу старшине. – Дай бог, чтоб, значит, Герасим Алпатыч, не вам, не нам, а как богу угодно.
Подгулявший старшина хочет что-то сказать, но не может. Он неопределенно шевелит пальцами, пучит глаза и надувает свои красные опухшие щеки с такой силой, как будто берет самую высокую ноту на большой трубе. Писарь, маленький, куцый человек с красным носиком и в жокейском картузе, придает своему лицу энергическое выражение и входит в толпу.
– Который тут утоп? – спрашивает он. – Где утоплый человек?
– Вот этот самый!
Длинный, тощий старик, в синей рубахе и лаптях, только что вытащенный мужиками из воды и мокрый с головы до пят, расставив руки и разбросав в стороны ноги, сидит у берега на луже и лепечет:
– Святители угодники… братцы православные… Рязанской губернии, Зарайского уезда… Двух сынов поделил, а сам у Прохора Сергеева… в штукатурах. Таперича, это самое, стало быть, дает мне семь рублев и говорит: ты, говорит, Федя, должен тепереча, говорит, почитать меня заместо родителя. Ах, волк те заешь!
– Ты откеда? – спрашивает писарь.
– Заместо, говорит, родителя… Ах, волк те заешь! Это за семь-то рублев?
– Вот этак лопочет и сам не знает по-каковски, – кричит сотский Анисим не своим голосом, мокрый по пояс и, видимо, встревоженный происшествием. – Дай я тебе объясню, Егор Макарыч! Ребята, постой, не галди! Я желаю всё как есть Егору Макарычу… Идет он, значит, из Курнева… Да погоди, ребята, не болтай зря! Идет он, значит, из Курнева, и понесла его нелегкая бродом. Человек, значит, выпивши, не в своем уме, полез сдуру в воду, а его с ног сшибло и зачало вертеть, как щепку. Кричит благим матом, а тут я с Ляксандрой… Чего такое? По какому случаю человек кричит? Видим, тонет… Что тут делать? Бросай, кричу, Ляксандра, к шуту гармонию, мужика спасать! Лезем прямо, как есть, а там вертит и крутит, вертит и крутит – спаси, царица небесная! Попали в самую вертячую… Он его за рубаху, я за волосья. Тут прочий народ, который увидел, бежит на берег, крик подняли… каждому спасать душу желается… Замучились, Егор Макарыч! Не подоспей мы вовремя, совсем бы утоп ради праздника…
– Как тебя звать? – спрашивает писарь утопленника. – Какого происхождения?
Тот бессмысленно поводит глазами и молчит.
– Очумел! – говорит Анисим. – И как не очуметь? Почитай, полное брюхо воды. Милый человек, как тебя знать? Молчит! Какая в нем жизнь? Видимость одна, а душа небось наполовину вышла… Экое горе ради праздника! Что тут прикажешь делать? Помрет, чего доброго… Погляди, как рожа-то посинела!
– Послушай, ты! – кричит писарь, трепля утопленника за плечо. – Ты! Отвечай, тебе говорю! Какого ты происхождения? Молчишь, словно тебе весь мозух в голове водой залило. Ты!
– Это за семь-то рублей? – бормочет утопленник. – Поди ты, говорю, к псу… Мы не желаем…
– Чего ты не желаешь? Отвечай явственно!
Утопленник молчит и, дрожа всем телом от холода, стучит зубами.
– Одно только звание, что живой, – говорит Анисим, – а поглядеть, так и на человека не похож. |
