Она разделась.

Но вот Крисси приняла душ, сняла с кожи жирную косметику, – и Мэтт был потрясен тем, что явилось из треснувшей ракушки. Она светилась, как влажное молодое зернышко. От нее исходил запах, словно от ядрышка какой-нибудь разновидности ореха. Вкус ее рта напоминал миндаль, и даже слюна отдавала привкусом аниса.

Ему хотелось насытиться ею, поглотить ее без остатка. Ее аромат сводил его с ума. Он глубоко дышал и творил некое неведомое таинство с помощью эманации ее тела. Неповторимое благоухание ее женского начала возбуждало в нем почти религиозный экстаз, мистически преображающий ее вагину в символ причастности к высшей жизни. Ладан ее гениталий курился в воздухе, насыщая его дыхание пряным сгущающимся туманом, который доводил его до изнеможения. Он выныривал в яркий свет каждый раз, словно человек, заново рожденный, одаренный новой душой. Ее чары разжигали в нем священный ужас.

В течение трех дней – за исключением тех минут, которые требовались для удовлетворения естественных потребностей или для коротких вылазок за пищей, – они не покидали кровати. Время от времени он бросал взгляд на кучу черного тряпья, сваленного в углу, на каблуки-шпильки, кружевные перчатки, декоративные побрякушки фирмы «БМВ» и каждый раз изумлялся: неужели под всем этим скрывалась белая маска с алыми губами. Его преследовала мысль, что из-под «готской» атрибутики выполз какой-то плотский дух – то ли новое животное, то ли суккуб – женщина-демон, совокупляющаяся с мужчиной во время сна.

Впоследствии Крисси не раз говорила о том времени, что Мэтт спас ее от Парижа. Но Мэтт знал, что это она его спасла.

– Что ты вообще делаешь в Париже? – спрашивала она.

– Не знаю.

– И я не знаю.

– Раз так, давай домой.

И они отправились домой. Съехали из комнаты Крисси, не заплатив. Крисси надела некоторые вещи Мэтта. Она рассталась с «готскими» атрибутами, оставила их там, где случилось обронить: перчатки, серебряные подвески, черные майки и спрятанную под ними маску. Можно было вообразить, что внутри нее скрывается какое-то чудище, которое изгоняет иные силы. Они доехали до Кале и, купив билет на ночной паром в Англию, всю ночь проспали в объятиях друг друга на полу буфета; во время перехода через пролив паром сильно качало.

На самом же деле, когда Мэтт познакомился с Крисси, его доводы в пользу Парижа окончательно испарились. Он живет в Париже, весело сообщал он самому себе, потому что это самый блистательный город, в котором можно дать волю своим чувственным порывам. Там, где шла речь об умении воплощать свои сексуальные фантазии средствами искусства, Мэтт демонстрировал и подлинное красноречие, и способность заражать собеседника своим энтузиазмом. Он мог бы собрать женщин прямо с улицы и выстроить их так, чтобы получилось яркое праздничное представление – с четко выверенными пропорциями блеска и непристойности. Спортивно-пиротехническая сторона его воображения соответствовала ленивому характеру. Он ни разу не приложил серьезных усилий, чтобы претворить в жизнь хотя бы один свой замысел… пока не встретил Крисси.

Ее судьба свалилась на него, как небрежно оброненная сигарета на деревья высохшей рощи. Она пожирала его, как лесной пожар, заставляя сгорать дотла. Прошло три года, прежде чем пламя начало утихать.

Однако, когда дым стал рассеиваться, Мэтт обнаружил, что живет с женщиной, которую, строго говоря, почти не знает, но при этом был вынужден каждый день облачаться в костюм, чтобы колесить по автострадам, принимая заказы на шоколадные батончики для станций техобслуживания и различных торговых точек между ними. Он понимал, что занимается этим потому, что любит Крисси, и их любовь была столь возвышенной силой, что иногда приходилось цепляться за якорь обыденности. Когда же он почувствовал, что не может больше решать алгебраические задачки, он бросил эту работу, как раньше бросил многие другие.