К четырем часам, после кладбища, музыканты еле стояли на ногах. Аля закинула скрипку на заднее сиденье чегодаевской «десятки», сама бухнулась с ним рядом, стянула перчатки с онемевших рук и принялась яростно тереть пальцы.

— Замерзла? — сочувственно спросил Чегодаев. — Сейчас печку включу, согреешься.

— Просто руки отсохли играть, — призналась Аля. — Для меня это первая панихида. Невольно вспомнишь добрым словом кретовские репетиции.

— Не боись, — философски заметил Васька, — все еще впереди. Когда-то и я играл на первой панихиде, только давно это было.

— Типун тебе на язык, — суеверно пробормотала Алька и перекрестилась.

Машина весело неслась по кольцевой дороге, в салоне стало тепло, и Алька начала было клевать носом, но тут показалось Северное Бутово — новенькое, краснокирпичное, с причудливыми остроконечными крышами, огромными супермаркетами и красочными, нарядными рекламными щитами. Васька проехал мимо всего этого великолепия к более скромному кварталу и остановился около панельной семнадцатиэтажки.

Сорокалетний Чегодаев был трубач, и трубач весьма крепкий. Помимо своего основного места работы — Московского муниципального оркестра, которому он отдал без малого тринадцать лет жизни, Васька подвизался еще в нескольких ансамблях и время от времени делал записи на компакт-диски. Трехкомнатную квартиру в Бутове он купил меньше года назад, оставив при разводе прежнюю жилплощадь жене и ребенку, и новая просторная квартира стояла пока полупустая. Полностью обставлены были лишь спальня и широкая светлая кухня, где красовался шикарный испанский гарнитур. В углу, точно белая, монументальная колонна, высился холодильник фирмы «Электролюкс», телевизионная реклама которого как нельзя более точно отражала Васькину сущность — все делать основательно и с умом.

Васька пошел в душ, а Аля тем временем разложила на кухонном столе купленные по дороге продукты: курицу-гриль, киви, пирожные, бутылку «Гжелки», и принялась нарезать помидоры для салата. На кухне царили чистота и уют — аккуратный и педантичный Чегодаев придирчиво следил за порядком не только в оркестре, но и в своем холостяцком доме. Альке нравилось хозяйничать у Васьки, иногда она даже мечтала, что неплохо было бы перебраться сюда совсем, в качестве молодой чегодаевской жены. Однако мечты эти не носили конкретный характер, да и Васька отнюдь не спешил делать Альке предложение. Он был щедр, внимателен, опекал ее в новом для Альки коллективе, но и только. К чести его сказать, свободу Алькину он никак не связывал и ни к кому не ревновал.

Алька закончила с салатом, переложила его в большую полосатую миску, поставила приборы, рюмки и оглядела стол, любуясь своей работой. В дверях ванной показался посвежевший, довольный Чегодаев. Густые, темные волосы его красиво блестели, на сильных, мускулистых руках перекатывались бицепсы. Аля с невольным уважением окинула взглядом голую по пояс, безупречную для своего возраста Васькину фигуру. Они с аппетитом уничтожили еду, которая под «Гжелку», особенно любимую Чегодаевым, шла отменно, тем более что оба завтракали в половине девятого утра, а сейчас было уже шесть. Наевшийся, разомлевший Чегодаев с ласковой снисходительностью посматривал на Альку, уплетавшую киви.

— Ну иди сюда, котенок. — Он протянул руки, взял Альку к себе на колени. — Соскучился я по тебе со всей этой чертовщиной.

Васька принес девушку в спальню, уложил на широкую кровать, откинув покрывало, и принялся раздевать. Делал он это не спеша, с толком, и от его мягких и одновременно властных прикосновений Алька заводилась все больше и больше. С последней снятой тряпкой она была совсем готова, и Васька налег на нее всей тяжестью. Алька видела: он старается для нее, и сама честно старалась изо всех сил.