— Но ведь это же твой, личный инструмент! — возмутился Виктор.

— А это наших чиновников нимало не колышет. Вот нам и приходится пахать по многу лет на дровах, если не повезло изначально родиться в семье потомственного струнника. Я своего Вильома после семи лет работы в оркестре купила, а сейчас цены еще выросли.

— Господи, как вы различаете их? По мне, что фабрика, что Страдивари — один черт. Новые инструменты красивей даже.

— Ну это ты говоришь как человек, далекий от музыки. Дело-то не во внешнем виде. Дело, Витенька, в звуке. Звук хорошего инструмента любой струнник за километр различит, его, как ни старайся, воссоздать не удастся.

— А вид?

— Вид можно. Толковый мастер в состоянии сделать копию «итальянца» или, скажем, «француза».

Ира сложила скрипку, защелкнула футляр.

— Все, Вить, лекция окончена, пора на работу.

— Подожди, — попросил заинтригованный Виктор. — А если вывезти хорошую скрипку, продать там ее, а по паспорту ввезти в Россию умело сделанную копию?

— Лихо. Далеко пойдешь. А если честно, это неплохая идея, но за нее много дадут. Я имею в виду не баксы.

Виктор весело рассмеялся.

— Я куплю тебе «итальянца», — пообещал он. — Вот увидишь.

— Купи мне лучше тапочки, а то я тону в твоих. — Ирка указала на огромные глотовские тапки, в которых она ходила точно на лыжах. — Все, я побежала, гуд бай.

— Погоди, я тебя отвезу.

— Брось, тут два шага.

— Нет, отвезу. — Виктор упрямо мотнул головой, пошел во двор греть машину.

Ирка посмотрела на себя в большое зеркало: глаза сияют, щеки горят, одно слово — старая дура. Она улыбнулась своему отражению, захлопнула дверь и побежала вниз по лестнице.

20

Первый концерт в музее Глинки прошел удачно. Горгадзе похвалил и Альку, и Ленку, пообещав продумать им к Испании сольную программу. Успех этот стоил Альке жуткой ссоры с Элеонорой Ивановной. Последние два дня ей пришлось заниматься дома до половины двенадцатого, и соседка заявила, что Алька попросту сживает ее со света. Никакие объяснения, ни даже приглашение на концерт, не возымели действия. В конце концов Алька взорвалась, наговорила вредной старухе кучу дерзостей и захлопнула дверь перед ее носом, пригрозив играть всю ночь, если та не уймется.

Однако Вивальди был выучен назубок, и весь субботний вечер Алька убила на то, чтобы уговорить Ленку поехать назавтра в Александров. Сначала Ленка ничего не хотела слушать, называя Альку сумасшедшей, психопаткой и другими чудесными эпитетами, страдальчески заводила глаза, крутила пальцем у виска. Потом запал ее начал пропадать, и в конце концов, почти через два часа беспрерывных споров, Ленка сдалась.

— Никого там нет, на этой даче, — безнадежно проговорила она, глубоко затягиваясь сигаретой, — но мне уже все равно. Раньше, чем с нами что-нибудь успеют сделать, ты сведешь меня с ума, а это хуже смерти.

В воскресенье весь концерт Алька отыграла на автопилоте — мыслями она уже была на кретовской даче. Едва закончив, девчонки понеслись на Ярославский вокзал — электрички на Александров ходили всего четыре раза в сутки, и, чтоб вернуться сегодня же в Москву, им нужно было успеть на ближайшую. В метро Ленка ворчала, что по Алькиной вине она опять тащится в чертову даль с инструментом, жаловалась, что устала, что у нее все болит. Алька покладисто выслушивала проклятья, посылаемые на ее голову, и молчала, мучительно раздумывая, напишет ли Рыбакова про нее в своем письме к Валерке и как он на это среагирует.