— Там дуэт для пианофорте и скрипки госпожи Скиатти и ее же соната для пианофорте. Сонату я отдал Екатерине Николаевне, — и Маликульмульк для старого Манчини перешел на немецкий. — У нас есть ноты дочери славного скрипача Скиатти, Екатерины Скиатти-Мейер. Она отменная сочинительница. Не любопытно ли вам и вашему сыну?

— О, да, да, любопытно! Велите принести! Вы убедитесь!

По безмолвному приказу Варвары Васильевны стоявшая рядом приживалка Наталья Борисовна пошла за нотами и скоро принесла кипу в полтора фунта весом.

Маликульмульк сам собирался разучить скрипичную партию, чтобы исполнить дуэт с Екатериной Николаевной. Он понимал, что никакого блеска от их совместной игры ждать не приходится — вот если бы с самой Скиатти! Та настолько выделялась среди музицирующих дам, что была приглашена преподавать в Смольном институте.

Катерина Николаевна быстро нашла ноты.

— Ты, сударыня, уже начала разучивать? — спросила княгиня.

— Я свою партию прошла, ваше сиятельство.

— Аккомпанировать сможешь?

— Да, ваше сиятельство… — Екатерина Николаевна немного растерялась.

— Я буду переворачивать вам ноты, — сказал стоявший рядом с ней полковник Брискорн. Сказал он это тем особенным голосом, который сразу показывает любопытным: эти двое не только насчет нот сговорятся. Екатерина Николаевна улыбнулась полковнику, но как-то испуганно — казалось, внимание такого великолепного кавалера ее смущало и даже тяготило.

Брискорн передал вторую нотную тетрадку старому Манчини, а тот — сыну.

— Мой бедный Никколо впервые будет играть вместе со столь очаровательной дамой, — произнес по-немецки Манчини и тут же объяснил сыну по-итальянски его задачу. Никколо просмотрел ноты, молча кивнул и выжидающе посмотрел на Катерину Ивановну, чьи пальцы уже нависли над клавиатурой. Она кивнула ему и заиграла.

Маликульмульк невольно улыбался, слыша, как мальчик подстраивается под перепуганную аккомпаниаторшу. Да и не он один — но гости милосердно наградили обоих исполнителей аплодисментами. Старик Манчини увел сына прочь — отдыхать. Брискорн же увел Екатерину Николаевну. Она, видя, что обошлось почти без ошибок, радовалась, как дитя, и пылко благодарила полковника за поддержку.

Немного погодя опять запели Бенцони и Пинелли, Риенци и Сильвани. Маликульмульк почти их не слушал — он ждал, когда Никколо возьмет в руки скрипку.

Наконец старый Манчини привел его и, отозвав в сторонку Маликульмулька, сказал: мальчик непременно хочет сыграть очень сложную сонату Плейеля, а вслед за ней — «Дьявольскую трель» Джузеппе Тартини.

— Ого… — прошептал Маликульмульк. Тут уже не было речи о виртуозности, виртуозность — необходимое условие, но в музыке Тартини было нечто демоническое — и управится ли с этой черной страстью ребенок?

Вспомнилось — еще в столице кто-то из музыкантов, с которыми Маликульмульку довелось играть квартеты Боккерини, рассказывал: Тартини продал душу дьяволу в обмен на вдохновение, и далее дьявол, являясь ему во снах, исполнял дивные, тревожные, изысканные мелодии, композитору оставалось лишь проснуться и, не перекрестя лба, их записать.

Никколо вышел, словно в полудреме, но первый же удар смычка оживил его, и началось то священное безумие, о котором Маликульмульк мечтал — да только оно все никак к нему не снисходило. Мальчик играл свою музыку — или же музыка, словно огненная жидкость, бьющая из глубин земных, нашла свой сосуд.

Последние звуки «Дьявольской трели» словно бы улетели вместе с душой Никколо — он едва не выронил скрипку и смычок.