Игра понравилась ей. Мир ее родного дома, уютный мир, из которого ее так внезапно вырвали, в мечтах представал перед ней зримо и осязаемо, будто настоящий. Передник матери… Дешевое колечко у нее на пальце… Деревянные бусы на шее, одна бусинка со щербинкой… Запах молока. Вязаные гамаши отца, вечно занятого, сурового, нелюдимого… Вспомнив какой-нибудь предмет, она воображала его в таких подробностях, в таких деталях, в таких звуках и запахах, что в конце концов все, кроме этого воображаемого предмета, переставало существовать; учитель злился и строго выговаривал ей за невнимательность. Она кивала и прятала глаза.

Наконец, учитель нажаловался старухе, которую все здесь звали Большая Фа; старуха поставила девочку перед собой и сообщила ужасную вещь.

Оказывается, никто, кроме будущего мужа, не смеет наказывать ее, невесту; оказывается, все ее провинности не прощаются, откладываются на потом, и Аальмар, вернувшись, получит подробный отчет о ее проступках и сам, вооружившись розгой, накажет ее сразу за все…

После этого жизнь ее превратилась в сплошной кошмар.

По ночам ей снилось возвращение Аальмара; она вздрагивала, заслышав вдалеке стук копыт, и по многу раз на день выходила к калитке посмотреть, не пылится ли большая дорога. Учиться она перестала вовсе, хоть и не сводила с учителя глаз, хоть и пыталась вести себя примерно; все буквы, даже давно знакомые, сливались у нее перед глазами, и, сразу ударяясь в слезы, она еле слышно шептала, что не виновата, что не может, что забыла… В одинаковых темных глазах соучеников-мальчишек не было ни капли сострадания — скорее некое мстительное, напористое любопытство. В конце концов, их пороли неоднократно — чем она лучше?!

Проснувшись однажды среди ночи, девочка тайком попросила небо, чтобы Аальмар не вернулся. Не вернулся никогда…

Утром ей сделалось страшно. Она помнила историю о том, как неверная жена пожелала смерти охотнику-мужу и того растерзал медведь; она представила себе Аальмара все на том же поле боя — разрубленного от плеча до пояса. Увидела его неподвижные, глядящие в небо глаза — и принялась молить небо о пощаде. Она сболтнула, не подумав; пусть Аальмар возвратится, пусть запорет ее хоть до смерти — лишь бы не умирал…

И небо услышало ее. Через несколько дней у ворот закричали хрипло и радостно, и все, кто был в доме, включая детей, учителя и рыжую кошку, кинулись встречать.

Девочка не пошла со всеми. Из окна классной комнаты ей было видно, как спешиваются всадники, как отвешивает ритуальный поклон Большая Фа, как тот, кого она сначала не узнала, кивает и приятельски треплет старуху по плечу — он загорел еще больше, его лицо кажется веселым и беззаботным, он оглядывается, спрашивает о чем-то — Большая Фа удрученно качает головой…

Дальше девочка смотреть не стала. Слезла с подоконника и вернулась за резной стол; проклятое, сорвавшееся с цепи воображение показывало ей все, что происходит сейчас во дворе. «Как моя невеста?» — спрашивал Аальмар; Большая Фа качала головой и подробно перечисляла девочкины прегрешения. «Надеюсь, вы не наказывали ее? — спрашивал тогда Аальмар. — И правильно. Я накажу ее сам».

На лестнице послышались шаги; она втянула голову в плечи. Она не будет просить пощады; здесь этого не понимают. Здесь даже сопливый Кари, младший из мальчишек, безропотно, без единой слезинки спускает штаны…

— Ты здесь?

Он стоял на пороге. Какой он высокий; как от него пахнет ветром и лошадьми…

— Почему же ты меня не встречаешь, а, малыш? Я так хотел тебя видеть…

Она всхлипнула, не двигаясь с места.

— Ты плачешь?!

Он уже стоял рядом; ощутив на голове его ладонь, она присела, будто желая стать меньше ростом.