Она не спешила и внимательно все оглядывала.

Очень долго задержала свой взгляд на белой стене, на нашем доме. Я знал, что кроме крыши, там вряд ли что-то было видно. Много раз прежде я стоял на том месте и не видел ничего, кроме крыши и трубы. Наши комнаты могли быть видны только с ее второго этажа. Я бы посоветовал маме посадить побольше высоких деревьев около стены.

Тогда только мне пришел в голову вопрос: для чего это двое рабочих недавно спилили несколько больших эвкалиптов, росших на «нашей» стороне? Может быть, она хотела подглядывать за нами? Но, скорее всего, ей просто не хотелось, чтобы деревья загораживали свет.

Подъехала и вторая машина. Из нее вышла девушка в черной униформе с белым передником и кепке. За ней вышли двое слуг в сером. Они потащили в дом коробки, ящики, чемоданы, а леди в черном все стояла и глядела на нашу трубу. Что она там видела?

Подъехал желтый длинный фургон, и оттуда начали выгружать элегантную мебель, но леди не принимала в этом никакого участия, предоставив слугам решать, что куда поставить. Когда, наконец, одна из девушек начала одолевать ее вопросами, она повернулась и исчезла внутри особняка. Все слуги исчезли вместе с ней.

— Барт, гляди, какая шикарная софа! Ты когда-нибудь что-то подобное видел?

Но Барт уже потерял интерес и к леди, и к мебели; он пристально смотрел на черно-желтую гусеницу, ползущую по ветке недалеко от его грязных сандалий. Кругом головокружительно пахло сосной и эвкалиптом, белые пухлые облака плыли по синему небу, на все голоса пели птицы. А Барт смотрел и смотрел только на эту безобразную гусеницу — будто это только и достойно внимания в целом мире!

— Ненавижу этого урода с рогом на голове, — пробормотал Барт. Я знал его страсть: поглядеть, что там внутри. — У нее под всей этой разноцветной шерстью такая зеленая жидкая дрянь… маленький гадкий дракон — уйди с моего пути! Попробуй только подползти поближе… убью!

— Прекрати говорить чушь, Барт; взгляни лучше, какой они заносят теперь стол! Смотри, а этот стул, наверное, из какого-нибудь европейского замка!

— Ой, эта безобразная гусеница… она достает до меня!

— Знаешь что? Я думаю, что эта леди, которая въехала сюда, очень хорошая. Тот, у кого такой вкус, не может быть злым человеком.

— Только попробуй… подползи… я тебя убью! — Барт разговаривал с гусеницей.

Солнце между тем село, небо стало розовым, и широкие фиолетовые полосы протянулись по всему небу, делая этот ранний вечер еще более прекрасным.

— Барт, взгляни на этот закат! Ты видел более красивый?

Для меня краски — это как музыка. Я слышу, как они поют. Я думаю, если бы даже Бог лишил меня прямо сейчас зрения и слуха, я бы все равно продолжал слышать музыку красок… Я бы танцевал и во тьме, не зная даже, что свет померк.

— Глупости говоришь, — пробормотал Барт, занося сандалет над несчастным пушистым червяком. — Слепота — это, когда черно, как в яме. Никаких красок, никакой музыки. Ничего. Тишина — это смерть.

— Ты хотел сказать — глухота?

Но Барт в тот самый момент ударил по гусенице сандалетом. Потом спрыгнул на землю и начал размазывать то, что осталось от гусеницы по зеленой траве, принадлежавшей старой леди.

— Барт Уинслоу, ты поступил неправильно и жестоко! Ведь гусеницы — это только промежуточная стадия до бабочки, называется метаморфоз. А из той, что ты сейчас убил, получилась бы красивейшая бабочка. Так что убил ты не дракона, а прекрасную принцессу или принца. Заколдованных эльфов, любовников цветов…

— Все это глупые балетные выдумки! — отрезал Барт, хотя и выглядел слегка сожалеющим.