|
И уже потом, обезличенно так, выложил свой план — согласно которому ему нужны люди, надежные и умеющие молчать, которые начали бы отстреливать сейчас Славкиных людей. Безо всякого объявления войны, не светясь, по-хитрому выслеживать и отстреливать — в кабаках, казино, саунах, квартирах, где угодно. И тогда высунется прячущийся где-то Славка — чтобы разобраться, кто валит его людей. Все равно высунется — будет встречаться с братвой, пытаться понять, кто хочет выкинуть его из Москвы. И тогда нужен будет кто-то — опять же обезличенный кто-то, — кто позвонит Славке и скажет, что знает, в чем дело, и забьет ему встречу. И тогда…
Это была самая слабая часть плана — эта вот встреча. Потому что он понимал, какая мощная у того будет охрана, после того как завалят нескольких его близких. Что тот вообще не поедет никуда, если что-то заподозрит. Или пошлет кого-то вместо себя — как тогда послал Черного. Но сейчас это было не важно — позже можно было придумать заключительную часть. Главное — чтобы Славка высунулся. А там — они с Генкой придумают, что будет там… — Ты ж пойми, Костюх, мне ж не надо, чтоб ты лез, подставлялся. Ты только пацанов найди — я заплачу за все — и наводки дай. Тебе ж пробить, кто там у Славки в бригадирах, — секунда. А сам не лезь — стремно. И если получиться встречу ему забить — придумаем потом, через кого, — я сам поеду. Меня приговорили, Генку я вытаскивал — мое дело, короче, эту падлу закопать, если получится. А ты лучше потом, когда я со Славкой разберусь, нефтяниками займись. Буду жив — поделишься? Немец, успокоившись после вспышки гнева в адрес Славки, слушал потом в привычной своей манере — не в силах сидеть без движения, что-то вертя в руках, позвякивая ключами, постукивая костяшками пальцев по дверце машины. И лицо было такое, что хрен поймешь, о чем думает, — то головой качает, словно музыка играет в той самой голове, то глазеет по сторонам с интересом, то ухмыляется то ли Андреевым словам, то ли каким-то своим мыслям. Такое впечатление, что в своем мире живет, вообще не слышит, о чем речь, — он, Андрей, даже задумался в какой-то момент, не поехала ли крыша у Костюхи от наркоты. Тем более что на последний вопрос, повторенный дважды, — такой значимый вопрос, содержавший не слишком сильно завуалированную просьбу о помощи, не бесплатной, разумеется, — тот так и не ответил. Вдруг впав в глубокое раздумье. Словно и вправду пытался понять для себя, поделится ли он с Андреем Славкиными деньгами, если Андрей останется жив. Он еще подумал, что Немец не может не понимать, что речь, по сути, идет о шкуре неубитого медведя — Славка пока жив, и даже умри он, претендентов на его долю будет много. Хотя, когда он еще продумывал разговор, у него не было сомнений в том, что Немцу вполне по силам оторвать от Славкиного куска большую часть. И видимо, именно об этом и размышлял сейчас Костюха. Но несмотря на всю серьезность ситуации, несмотря на повисший в воздухе финальный вопрос — от ответа на который и зависело все, ответ на который должен был показать, не зря ли он встречался с Немцем и можно ли на него рассчитывать вообще, — он ухмыльнулся про себя, потому что одновременно в этой вот задумчивости был определенный комизм, ведь вопрос-то был идиотский, а Немец размышлял над ним, словно его спросили нечто необычайно философское. — Да ладно, Костюх, я шучу, — не выдержал наконец. — На хер мне его бабки — мне рассчитаться с ним надо. Бабки твои, че тут думать… — Да я не о том. — Немец посмотрел на него невинными своими глазами. — Я че думаю — на хер ему встречу забивать, когда он объявится? Ты же адрес знаешь домашний? Ну и все. Встречу забьешь, он с толпой припрется, ждать будет, что вальнуть попытаются, — и место сам назначит. |
