Семка между тем обратил внимание на линкор.

— Это немецкий?

— Сам ты немецкий! Это «Марат». Линкор Советского Союза.

— Немецкий. У него башня кривая.

— Сам ты кривая!

— Щас мы его разбомбим… — Семка подхватил с земли осколок кирпича и пустил в линкор, который приткнулся к дальнему берегу лужи. Я оттолкнул Семку плечом и бросился спасать свой корабль. В обход водоема. Семка успел пустить еще два снаряда. Но ни разу не попал.

Я выхватил линкор из воды, прижал к груди.

— Чё раскидался! Ты его делал? Сделай, а потом бомби!

— А тебе жалко?

— Жалка у пчелки…

— Жадина-жила!

— Моряк — с печки бряк!

Семка ехидно скривил пухлую физиономию и пропел:

— Значит, э т о м у вас сегодня учили? — язвительно спросил я.

Семка помолчал, подумал и зловеще пообещал:

— Только приди к нам в класс. Я ребятам скажу, все тебя лупить будут.

Ах ты, обезьяна толстая! Еле умеет отличать «а» от «б», а туда же: «Наш класс!»

Поддавшись мстительному вдохновению, я запустил в Семку щепкой с линкором. Щепка пролетела мимо. Линкор сорвался и угодил в лужу у Семкиных ног. Взметнулся язык мутной воды, грязные капли щедро окропили Семкину матроску.

Семка посмотрел на влажные пятна и кругло открыл рот. Я приготовился драпать. Семка значительно превосходил меня по весу, и к тому же я понимал, что обида за перепачканный костюм придаст ему дополнительные силы. Но Семка постоял и… заревел. Ровно и басовито. И пошел, оглядываясь и что-то непонятно выговаривая сквозь слезы. Я смог разобрать лишь слово «попадет». Неясно было: то ли ему попадет за перепачканную матроску, то ли мне — за мой подлый поступок.

— Так тебе и надо! — сказал я вслед.

Но никакого злорадства я не ощутил. Наоборот, был даже подавлен. Конечно, Семка сам виноват, нечего было бомбить чужой линкор, да еще и нахально обзывать его немецким. Но в глубине души мне Семку было жаль. Потому что вот если бы я сам пришел из школы такой, во всем новеньком, и меня бы грязью… Но больше жалел я не самого Семку, а его матроску. Матросский воротник и якоря всегда были для меня символом флота, кораблей и путешествий, и теперь я словно обдал мутной водой что-то свое, любимое…

Приунывший, вернулся я домой, забрался с перемазанными ногами на кровать и, чтобы утешиться, стал читать книжку «Побежденный Карабас» — продолжение «Золотого ключика» о приключениях Буратино в Ленинграде.

Затем я раскупорил закутанную в ватник кастрюлю с макаронами и пообедал.

После этого я на обороте длинных консервных этикеток рисовал кораблики на волнах, улицу сказочного города и лес, в котором прятались избушки на курьих ногах и лешие.

Пришла мама. Со вздохами сообщила, что неизвестный мне Иван Григорьевич обменять ордер категорически отказался.

— Завтра пойду на толкучку. Может быть, продам твои ботинки и куплю другие, побольше.

— Значит, это что же? — изобразил я крайнее огорчение, а душа моя радостно замерла. — Завтра опять в школу не пойду?

— Но ведь завтра воскресенье.

Вот как! А я про это совсем забыл! Какое счастье! Еще целые сутки свободы!

…Назавтра я помирился с Семкой. Он зла не помнил, про костюм небрежно сказал:

— Ништяк, все высохло и отчистилось…

Мы вместе играли в партизан среди длинных поленниц на нашем дворе и договорились, что в классе сядем за одну парту, «если только чикла не зашипит, а то она велит каждому пацану сидеть с девкой».