— Дорогой Николай Алексеевич, вы не справились потому, что просто не могли этого сделать. Провести крестьянскую реформу можно было лишь случайно, да и то — формально. Сейчас многое изменилось. Даже не сомневайтесь. — Последние слова Александр сказал с такой интонацией и взглядом, что Милютин вздрогнул. — Ну что вы, Николай Алексеевич, так пугаетесь. Вот, берите пример с Путилова.

— Ваше Императорское Величество, так ведь у вас такой взгляд…

— Понимаете, Николай Алексеевич, вам, чтобы войти полноценно в мою команду, нужно понять простое правило. — Александр выдержал паузу. — Рядом с тобой друзья, перед тобой враги, и наше дело правое. Ни я, никто из моих людей не отвернем и пойдем до конца, до последней крайности в этой борьбе, которая пронизывает все существо мироздания. Мы — локомотив, который тащит на себе поезд России.

— Так вы предлагаете…

— Я предлагаю вам встать под мои знамена. Обратного пути не будет. Я не прощу предательства или трусости. Готовы ли вы идти плечом к плечу ради процветания Отечества? Выдержите ли? Сможете ли переступить через свой страх… через самого себя, принеся свое «я» на алтарь Империи? — Николай Алексеевич задумался. — Я не тороплю с ответом.

— Я слабый, больной человек…

— Вы смогли не один год продержаться против этой своры уродов, что сосали соки из Империи, крутясь при дворе. Да еще в такой жуткой атмосфере дома. Сила, Николай Алексеевич, не в мышцах, а в воле. Крепка ли она настолько, чтобы пойти до конца, до любой крайности?

Николай Алексеевич смотрел на снег расширенными дикими глазами, вспоминая всю ту гниль, что крутилась возле трона в годы правления отца и деда Александра. Как он читал доклады и чуть ли не выл от чувства бессилия. А теперь наступил черед его хода… шанса…

— Наверное, я всю свою жизнь ждал этих слов…

— Я рад, Николай Алексеевич, что не ошибся в вас.

Уже собравшись уходить Александр, внезапно остановился, помолчал немного и продолжил:

— Да, и вот еще какое дело… Я чувствую себя виноватым перед Натальей Александровной. Месяц назад она потеряла мужа. Во время осенних событий тот наделал глупостей, и его самоубийство стало лучшим выходом из создавшегося положения. Альтернативой был бы суд, и его бесчестие пало бы на семью, чего я не хотел допустить. Но для меня стала полной неожиданностью столь резкая реакция Натальи Александровны на это событие. Они давно были в разводе, к тому же Михаил Леонтьевич постоянно старался превратить ее жизнь в ад. Даже после развода…

— Почему он так поступал? Зачем?

— Мне думается, дело было вот в чем. Его отец, Леонтий Васильевич Дубельт, хотел славы и публичного признания. Но вошел в историю только как человек, арестовавший Александра Сергеевича Пушкина — ее папу. За это потом он и возненавидел поэта. Ведь уже при жизни всем было все ясно. Сам же Михаил Леонтьевич предположил, что если возьмет в жены дочь Пушкина, то… Короче говоря, ненависть отца передалась сыну. Я надеялся, что Наталья Александровна с облегчением примет случившееся, но она внезапно заболела. Пришлось ее срочно отправлять сюда, подлечить нервы. Даже не знаю, удобно ли просить вас об одолжении…

— Каком, Ваше Императорское Величество?

— Видите ли, Николай Алексеевич, вы, наверное, тоже заметили, что перемена условий и умиротворение этого места не в силах, увы, отвлечь Наталью Александровну от мрачных мыслей. В таком состоянии о возвращении в столицу не может быть и речи, а ведь ее присутствие там вскоре станет необходимым. Я надеялся как-то растормошить ее, заинтересовать новостями, но при мне она лишь еще больше замыкается.