|
И Америка, прознав об этих его работах, не могла упустить шанс, чтобы не переманить учёного. Для того тут у меня на острове создана лаборатория и в неё приглашены русские биологи. Оружие наше совершенно чистое и бесшумное. На аэродром, на корабль или на город пустил невидимое облачко — и люди скукожились, точно их из–за угла пыльным мешком ударили. Мой дядя, узнав про такой проект, воскликнул: «Если таким мешочком стукнуть боевую эскадру, и в первую очередь её адмирала, так этот адмирал забудет, зачем и куда плывут его парни, а корабли точно стая испуганных окуней разбредутся по морю. Я всегда говорил, что русские ребята способны выкинуть такой номер, который не сможет понять и сотня наших умников из ЦРУ».
Вошли трое парней, которые и здесь пасли Драгану. Один направился к ней, но она махнула рукой: — Вы свободны. И сегодня, и завтра я буду дома, — а когда парни удалились, Драгана сказала: — Это причуды дедушки. Нанял для меня охрану. Простаков слышал, что отец Драганы — губернатор штата, и это он купил для неё остров, а вот кто её дедушка, он не знал. Видно, очень любит внучку. Борис тайком окинул Драгану взглядом и ещё подумал: «И как же не любить такую…» Драгана листала бумаги, делала пометки в блокноте. Так они сидели час, два, а в полдень поехали в лабораторию. Здесь к ним один за другим заглянули Иван Иванович и Ной Исаакович. Потом явилась Ирина и сказала, что в столовой их ждёт обед. Драгана смерила её холодным взглядом: — Хорошо. Мы скоро придём. Борис заметил, что Драгана так же прохладно, с чувством глухой внутренней неприязни встречала Ивана Ивановича и врача–психолога. Наблюдательный и чуткий Простаков уже сделал вывод, что мира среди обслуживающих его людей нет и что адмирал и, особенно, хозяйка острова никого тут не любили, никого не хотели видеть, но какие–то силы и неведомые Борису обстоятельства понуждали тут всех терпеть друг друга и сохранять видимость добрых отношений. Вопросов Драгане он не задавал и лишь хотел бы поскорее понять, как эта хрупкая и с виду слабая девушка сумела тут всех подчинить своей воле. Перед самым обедом к ним в лабораторию зашел адмирал, поцеловал в щеку племянницу, крепко сдавил ладонь Бориса и трубно прогудел: — Проголодался, как две тысячи чертей! Кормите же меня наконец! Драгана поднялась и прижалась к плечу адмирала. По пути в столовую, неизвестно к кому обращаясь, говорила: — У меня два папы: на материке папа номер один, а здесь на острове папа номер два. И неизвестно ещё, которого я больше люблю, — по–моему, вас, дядя Ян. И, как бы оправдываясь перед кем–то, добавила: — Женщина не может жить без любви. Ей обязательно нужно кого–то любить. Прижималась к плечу дяди, кокетливо жаловалась: — А меня никто не любит. Ну, дядя Ян. Полюбите хоть вы меня! — Нет, не полюблю. Глаза у тебя цвета океана, и хромаешь ты на обе ноги. К тому ж, и возраст у тебя — за двадцать перевалил. А характер злющий, — ну, чистая баба–яга. А мы, мужики, нежных любим, и красивых. И тронул за руку Простакова: — Так я говорю, царь Борис? А?.. Борис покраснел и не знал, что ответить. Про себя подумал: «Это у них, американцев, манера шутить такая». Ирина и Ганна накрывали стол.
Заканчивая обед, Драгана сказала Борису: — Я хотела бы показать вам остров. — Сделайте одолжение; буду вам благодарен. На пути к автомобилю, стоявшему у подъезда, продолжала: — И ещё у меня есть план: освободить вас из плена, где вы очутились по чьей–то злой воле. — Белый дом, в котором меня поместили, мало похож на тюрьму. |
