Похудел, осунулся, и лицо его было бледным. Смотрел на приближающуюся к нему Драгану, и взор его, и черты лица ничего не выражали. Дана подошла к нему, приклонилась лицом к щеке и вздрогнула от подступавших рыданий. Элл молчал; смотрел в растворённое окно, за которым глухо и недовольно шумел океан. Почувствовал на своём лице горячие слёзы девушки.
— Ты чего? — спросил тихо.
— Прости. Прости меня за всё. За всё.
— Не за что мне тебя прощать. Наоборот: спасибо тебе за то, что ты есть. Я всегда о тебе думал. Это счастье для меня сознавать, что ты живёшь на свете и я время от времени могу тебя видеть. Разве ты этого не понимаешь?..
— Отец говорил: ты доверчивый, неосторожный. Прости нас обоих: не смогли тебя уберечь. Эти противные миллиарды! Не было у тебя их — и как было хорошо! Куда хотели, туда и ехали. Никто за нами не охотился. Я теперь понимаю внучку греческого миллиардера Онассиса, он ей в наследство оставил шестьдесят два миллиарда. Она разместила на своих счетах четыре миллиона, а остальные отдала государству. И нам с тобой — зачем нам так много денег?..
— Денег никогда не бывает много, а внучка Онассиса… Она глупая, но и все–таки — оставила себе четыре миллиона.
Элл улыбнулся, взял руку Драганы, поднёс к губам, горячо целовал. Тихо заговорил:
— Я вот тебя потерял… Это ужасно, это катастрофа, но мне придётся и с этим жить.
Со щеки Элла на руку Драганы скатилась слеза, он вздрогнул всем телом, притих. С минуту они молчали. Потом он продолжал:
— Но ты и сама чуть не погибла. Как себя чувствуешь?
— Ничего. У меня, слава Богу, ничего не болит, только немного кружится голова и поташнивает. А ты как?..
— Не знаю. Вставать не могу. Ноги… будто ватные. Страшно мне — вдруг как и совсем не встану. Ты тогда и приходить ко мне не будешь.
— Буду. Я всегда буду к тебе приходить.
Драгана приоткрыла угол одеяла, погладила ногу. Он отвернулся, спазмы подступили к горлу. Тихо, беззвучно заплакал. Потом сказал:
— Я слабый. Ничего не могу. Я теперь как ваш русский Николай Островский. Помнишь, ты мне книгу его давала: «Как закалялась сталь». Тот лежал и писал. Я не смогу. Скажи отцу… И тебя я прошу: никому меня не отдавайте. Боюсь я людей. Они все злые. Верить никому нельзя.
— Я слышала, у тебя были компаньоны.
— Да, были. Вчера меня навестили. Боятся за свои вложения, говорят, что соберутся и послушают отчёт бухгалтерии. Хищники! Они теперь что угодно насчитают. Если пойдут на подлость, я найму самых дорогих адвокатов, ничего им не отдам. Только бы не подобрались ко мне, не отравили. Я их боюсь.
— Не бойся. Ничего не бойся. Я буду с тобой рядом.
— Не надо. Вот этого — не надо. Боже упаси!..
— Да почему же?
— Нет, нет — не надо! Упаси Господь. Пока я боюсь только за себя, а тогда и за тебя буду бояться. Я изведусь. Сердце не выдержит.
— Мой дедушка говорит: Бог не выдаст, свинья не съест. А страх — плохой советчик. Во всех делах — и в семейных, и в бизнесе. Если страх, то пиши пропало. Жизни не будет. Ты всего боишься и не живёшь. От страха есть таблетки. Но главное — друзья! У нас много друзей.
— У меня нет друзей. Кроме тебя, твоего дедушки и отца. А откуда взялись твои друзья? С неба, что ли, упали?
— На острове живёт много русских. И — сербов. Они все мои друзья. Нет, не друзья. Они родные. Они — моя семья.
— Ну, это я слышал. Это твоя блажь. Ты молодая и всякого встречаешь улыбкой. Как младенец. Было такое время, и я улыбался. Но когда один за другим умерли мои родители, мне сказали: их отравили. |