– Ты бы меньше языком трепал, – огрызнулся мистер Роу, – а воды подогрел. Похоже наш удалец надулся шнапсом или пивом, как последняя баварская свинья, и свалился в промоину. Грязи нахлебался, вдобавок холодина на улице, как зимой в Грампианских горах…

    – Кажется, он не пил, – вставил свое слово лорд Вулси, нагнувшись над Реннером. – Нет запаха спиртного.

    – Может, эпилептик? – предположил Тимоти, огорченно рассматривая заляпанный грязью винчестер. – У нас на ранчо был такой. Чуть что – колотится, пена у рта.

    Наконец Монброн и Роу соорудили некую чудовищную помесь из бренди, кофе и растворенного тростникового сахара, слегка растормошили укрытого хозяйскими пледами Реннера и заставили выпить не менее четверти пинты. Тот ничего не ответил, но посмотрел благодарно. Сине-голубые глаза были затуманены.

    – Пускай спит, – бросил Джералд, попутно прикрывая промасленной холстиной груду сокровищ на столе. – Разместимся кому как удобно, не привыкать. А утром – гнать всех в шею! Эх, хорошо бы сейчас выпить. Робер, у тебя не осталось маменькиного ликерчика? Так замечательно согревает!

    Монброн скуксился, поворчал, но все-таки полез под лежанку за сундучком, во чреве которого хранилось самое дорогое – кипы французских ассигнаций, пухлая чековая книжка семейного банкирского дома, письма от матушки и бутылочка привезенного из далекой Французской Гвианы бананово-орехового сладкого ликера.

    Над седым Рейном рвались к полуночи, в незнаемые для человека дали, пышногрудые валькирии, гневливый Доннар метал яркие голубые искры, размахивая своим знаменитым Мьёлльниром, а великая река настороженно следила, как у ее западных берегов начинает разворачиваться трагический спектакль. Спектакль, начало которому некогда положил Зигфрид Нидерландский. Тысячу триста лет назад.

    Оно вернулось. Случайно. Но ждать возвращения Зигфрида не стоило.

    * * *

    Столь красивое утро на Рейне ранней весной случается редко. Из-за дальних равнин, Баварии, Австрии, из-за просторов необозримой и грозной Российской империи нехотя, будто подчеркивая свои величие и вечность, выкатился багрово-золотой шар, ударил струями тепла по полосам белесо-голубого тумана, разогнал их в клочья и, в несчитаный раз отправился по нахоженной дороге, от восхода к закату, через зенит.

    От матерчатых стен шатров поднимались почти неразличимые струйки пара, унося набранную за ночь влагу. Поднятый над берегом унылый бисмарковский флаг «шварц, вайсс унд рот», сиречь «черное, белое и красное» – начал распрямляться на ветерке, обретая видимость значимости и гордости. Рейн поутих и вновь превратился в лазурную атласную ленту, несущую воды от Альп к холодному Северному морю.

    Лагерь спал. Рабочие, горные инженеры, мастера, даже шуцман, приставленный от местной полиции следить за порядком и просыпавшийся раньше всех, беспробудно дрыхли. Только в господской палатке, почти такой же, какие используют в Британской Индии инженеры и командиры подразделений колониальных войск, шел тихий разговор. И глаза у спорщиков горели нешуточным азартом.

    – А ты уверен? Вдруг мы всего лишь раскопали затопленный корабль викингов, шедший с грузом награбленного на север? При чем здесь Нибелунги? Сами же и сядем в лужу!

    – Робер, главное – это не фактическое составляющее клада, а умелая реклама.