Однако, несмотря на его неподдельную озабоченность, несмотря на то что Красильщиков определенно взгромоздил на себя часть вины за случившееся, Макар улавливал исходящие от него токи слабого удовлетворения. Он едва не списал это на антипатию. Невзлюбил человек тех, кого сам же и позвал на помощь, бывает. Как вдруг сообразил: тот просто-напросто радуется, что появилось косвенное подтверждение его рассказа.

– Михалыч! – позвал из угла Бабкин. – Лучше вот что нам скажи: ты голоса слышишь?

– Какие голоса?

– Он спрашивает, не бывает ли у вас слуховых галлюцинаций, – перевел Макар.

– Боже упаси! С чего вы взяли?

– А зрительные?

– Зрительные?

– Вам не случалось видеть объекты, которых не замечали другие?

– Вы надо мной издеваетесь?

Бабкин удовлетворенно ухнул и привалился к стене.

– А они вас, оказывается, очень любят, – задумчиво сказал Макар.

– Кто?

– Местные.

– Да бросьте! – Красильщиков махнул рукой. – Любят, тоже мне… В глаза, может, и любят, а за спиной кукиши крутят. Едва отвернулся, стащили станину от швейной машинки, под навесом сохла после лака, – вот скажите на милость, зачем им древняя станина без самой машинки, а? Я-то ее приволок, потому что это довольно редкая штуковина для Науманна, на ней сверху чугунная плита с росписью. Но объективно никакой ценности она не имеет ни для кого, кроме таких же повернутых на старине безумцев, как я. Так почему стырили? Я вам отвечу! Потому что уносят все, что плохо лежит, причем это делают те же самые люди, которые якобы считают меня благодетелем. Здесь воровство – не грех, а образ жизни, своего рода удаль. Дурак тот, кто не ворует. Уверен, они и меня считают дураком. Идиотиком. Блаженненьким.

– А вот кстати о блаженненьких, – сказал Макар. – Вы в психиатрических клиниках лечились?

Красильщиков округлил глаза.

– Сначала голоса, теперь клиники… Понимаю. Думаете, я псих. – Он вдруг засмеялся. – Люди из кожи вон лезут, убеждая в своей невиновности, а я бьюсь о стену лбом, чтобы доказать, что я преступник. Не лечился, не состоял, голосов не слышу.

– Хороший народ в вашей Камышовке, – без видимой связи с предыдущими репликами сообщил Сергей.

Хозяин вопросительно уставился на него.

– Видите ли, Андрей Михайлович, окружающий вас народ врет так, что едва из штанов не выпрыгивает, – пояснил Макар. – И все это – чтобы защитить вас.

– В каком смысле?

– У вас пытались украсть прялку?

– Прялку? Да нет же, станину…

– Подождите вы со своей станиной. Прялку, старинную, деревянную – пытались? Вы видели вора?

Макар повторил историю, которую они слышали от Маркеловой.

Ошеломленный взгляд Красильщикова оказался красноречивее любых объяснений.

– Это Таня вам сказала?

– Таня.

– Зачем же она… для чего же…

Красильщиков вскочил, забормотал, забегал по комнате и вдруг сел на пол.

– Это же вредительство какое-то, – беспомощно сказал он.

– Это попытка вас спасти. Кстати, почти удалась. Вы должны сказать спасибо тому, кто на нас напал. Если бы не он, мы бы уже возвращались в Москву. – Илюшин устало потер лоб. – Чертовски голова болит… Найдется аспирин? Мы остаемся, Андрей Михайлович. Только давайте условия работы обсудим завтра, если вы не против.

– Да называйте вы меня Андреем, ради бога! – неожиданно рассердился Красильщиков.