Потом выяснилось, что пожатие плеч означало недоуменное “зачем?”.

Она подошла и, приподнявшись на цыпочки, поцеловала его в щеку и отступила, надеясь на продолжение… Но продолжения не последовало.

– Это ничего не изменит, – сказал он очень тихо, без тени издевки в голосе, и от этого его слова звучали еще обиднее, еще больнее.

Лена, как ошпаренная, бросилась вон из комнаты.

В прихожей ее поджидал Иван Кириллович. В руках “старика” – а в мыслях Ленка именовала этого человека именно так – была точно такая же плетенка, как и у него на шее. Цветные волосяные косицы оплетали причудливым узором серебряную нить. В этот раз ожерелье показалось Ленке необыкновенно красивым.

– А нитка живая? – спросила Ленка у “старика” почему-то шепотом.

– Можно сказать, что да. Наверное, то, что я совершаю, – безумие. Но все же… Вы позволите? – спросил он так же очень тихо.

Ленка кивнула – сейчас она была готова на любое безумство. Она замерла, вытянула шею и Иван Кириллович замкнул на ее шее ожерелье. Тогда она еще не ведала, какой властью наделил ее этот странный человек. А если бы ведала, то все равно уже отказаться не могла. Если ожерелье создано, от него не отказываются.

– Возьмите на память. – Иван Кириллович вложил ей в руки что-то плоское, завернутое в два слоя газет.

– Тарелка? – изумилась Лена. – Так ведь это, наверное… – Она смутилась.

– Тарелка моя, – сказал “старик” с легким раздражением. – Я дарю! Я!

Лена не поняла, зачем ей тарелка, но переспрашивать не стала. Взяла, зажала под мышку. Ей редко что-то дарили.

Писем Стен не писал, но в последних числах августа 87-го вновь объявился в Питере. Когда высокий молодой человек окликнул Ленку в скверике возле ее дома, она не сразу признала в нем Стеновского. Он выглядел старше своих лет, был неожиданно деловит и уверен в себе. Одет он был в тонкую джинсовую рубашку и новенькие джинсы, несомненно американские. Ровный бронзовый загар и золотистый оттенок волос говорили о том, что он последний месяц провел под жарким солнцем. Сердце ее заколотилось – несколько секунд она стояла не в силах ничего сказать и лишь глядела на Стена во все глаза. Уж никак она не ожидала увидеть его таким – не загнанным в угол, а веселым и неприлично преуспевающим.

– Как у тебя дела? – спросил он, улыбаясь.

– Дерьмово. В институт провалилась, – зло огрызнулась Лена, пытаясь скрыть смущение. – Во второй раз поступала в медицинский и опять срезалась на сочинении, как в прошлом году. Вот такие пирожки.

– Что будешь делать теперь?

– Пойду на какие-нибудь курсы. Или в медучилище. Может быть. Не знаю. Мать сказала, что так даже лучше – у нее нет возможности кормить меня шесть лет. Отец умер в прошлом году. Я целый год готовилась, и – облом. Говорят, без взятки вообще не поступить. А идти в Техноложку или Холодилку, чтобы быть технарем, – не хочу.

– А на экономический факультет не пробовала?

– Зачем? Хочу быть медиком, но не могу.

– Сочувствую, – сказал Алексей.

– Я сама себе сочувствую, – усмехнулась она и тут же поймала его удивленный взгляд. Кажется, он не ожидал от нее подобных фраз. Что поделаешь: она начала взрослеть, и ей надоело играть пай-девочку. – А ты? – поинтересовалась она.

Он приложил палец к губам.

– Пока это тайна, но я скоро ее открою. Ребята в городе?

– Наверное. Дроздов только уехал – поступил в военное училище.

– Ну и бог с ним.