— Это последний подарок моей покойной матери; я дала клятву никогда не расставаться с этой ладанкой; но возьмите ее и храните в память обо мне; может быть, вы когда-нибудь вернете мне ее. Прощайте, дон Торрибио!

— Нет, нет! — воскликнул молодой человек, покрывая ее руки поцелуями. — Не говорите мне «прощайте», а — «до свидания»!

— Ну, до свидания! — и она упорхнула, как птичка.

На следующее утро дон Мануэль с семейством пустился в путь к Гуаймасу.

Дон Торрибио предложил дону Мануэлю сопровождать его день или два и, получив согласие, вновь почувствовал себя вполне счастливым, ибо мог еще некоторое время не расставаться с любимой; молча, степенно он ехал подле ее отца.

Кроме управляющихся с мулами arrieros, дона Мануэля сопровождал проводник, хорошо знающий местность, и двадцать специально нанятых для охраны дюжих парней. Таким образом, путникам нечего было опасаться нападения пограничных бродяг и бандитов, какими кишат все саванны Соноры.

Первые два дня пути прошли без особенных приключений. Дон Торрибио за эти два дня не раз сумел найти случай перекинуться наедине несколькими словами с доньей Сан-той. Ладанку ее он с благоговением носил на груди и был счастлив, потому что теперь в нем жила надежда.

Однажды молодая девушка успела шепнуть ему:

— Не ищите меня в Мехико! Очень возможно, что мы совсем не поедем туда; мы поселимся в Соноре, но только я не знаю, где именно!

Дон Торрибио не знал еще, как он сможет воспользоваться этими сведениями. Каждая минута рядом с любимой была так драгоценна, а грядущая разлука так страшна, что он старался не думать о будущем.

Проводник был старый, опытный охотник, проведший большую часть жизни в лесах Соноры и знавший лучше, чем кто-либо, жизнь прерии.

По-видимому, дон Мануэль относился к нему с большим уважением. Но когда пришло время искать место для ночлега, он, не слушая возражений проводника, приказал располагаться в довольно глубоком овраге близ светлого широкого и быстрого ручья.

Избранное доном Мануэлем место показалось небезопасным и дону Торрибио. Он заметил среди бесчисленных следов, запечатлевшихся в мягком береговом песке, свежий след, показавшийся ему весьма подозрительным. Как видно, здесь был водопой хищников, обитателей этих лесов. Он тотчас же сообщил свои наблюдения проводнику, а тот, основательно исследовав почву, признал опасения молодого человека справедливым и снова попытался убедить дона Мануэля уйти из ложбины. Но тот лишь высмеял их страхи, которые ему казались очень забавными, и кончил заявлением, что теперь уже поздно искать другого места для ночлега; что караван достаточно многолюден и при том прекрасно вооружен, и звери, если только таковые существуют здесь на самом деле, а не в одном воображении проводника, конечно, почуют присутствие людей и не посмеют приблизиться к лагерю, а отправятся искать счастья в другом месте.

Вообще, дон Мануэль был одарен изрядной долей упорства и уверял, что знает пампасы не хуже всякого природного охотника, если только не лучше, а раз он решил что-либо, то не было никакой возможности заставить его изменить решение: ни доказательства, ни просьбы, ни увещания на него не действовали. Видя это, проводник, волей неволей принужден был отступиться.

— Я исполнил свой долг и предупредил сеньора, — сказал он, — а там, да будет воля Божия!

Единственное исключение допустил дон Мануэль для дам: для них приказано было разбить палатку на значительном расстоянии от общего бивуака, так что они оказались совершенно обособленными в густой чаще деревьев.

Такое странное распоряжение было верхом безумия со стороны дона Мануэля, если только не глупым и печальным фанфаронством.