— Вы правы, кабальеро, мое инкогнито не имело никаких иных побудительных причин, кроме той, которая уже известна вам. Я не имею основания скрывать ни свое имя, ни свое общественное положение. Скажите слово, и это инкогнито, на которое вы жалуетесь, сейчас же исчезнет.

— Поверьте мне, сеньор, — отвечал дон Мануэль, — что если я желаю знать вас, то вовсе не из праздного любопытства! Нет! — продолжал он задумчиво. — Мои причины гораздо серьезнее, чем вы полагаете! С первого момента, когда я увидел вас, меня поразило ваше лицо, мне показалось, что в ваших чертах я нахожу сходство с лицом, грустное воспоминание о котором не покидает меня никогда. И, наконец, как знать, быть может для нашего взаимного благополучия весьма важно, чтобы всякого рода недоразумения прекратились, и чтобы я знал, кто вы такой, точно так же, как вы узнаете, кто я. Судя по всему, мне кажется, что вы человек богатый и принадлежите к одной из лучших фамилий вашей страны. Итак — говорите, прошу вас.

При последних словах своего собеседника молодой человек слегка вздрогнул, у него вдруг родилось предчувствие неминуемой страшной беды, готовой разразиться над его головой. То было какое-то наитие, какое-то откровение свыше; оно поразило его, как громом, но прошла минута, — он совершенно оправился: с улыбкой и прекрасно сыгранной беспечностью он отвечал:

— Пусть так, кабальеро! Я все расскажу вам в двух словах: состояние у меня громадное, а семьи у меня нет никакой!

— Вы сирота?

— Да, с ранних дней моего детства!

— Прекрасно! — добродушно улыбнулся дон Мануэль. — Отвечено коротко и ясно—именно так, как должен говорить настоящий кабальеро!

— Благодарю вас за это доброе мнение, сеньор! — сказал молодой человек.

— Да, но хотя вы сирота, — все так же добродушно улыбаясь, продолжал дон Мануэль, — все же у вас есть имя, — его-то я желал бы знать!

— Зовут меня дон Торрибио де Ньеблас.

— Торрибио де Ньеблас! Я не знаю ни одной семьи этого имени в Мексике, сеньор; неужели вы иностранец?

— Нет, я полагаю, что мексиканец!

— Как так — вы полагаете? Разве вам неизвестно, какого вы происхождения? — спросил старик, сдвинув брови.

— Действительно, мне это неизвестно, сеньор, но все заставляет меня предполагать, что я принадлежу к одной из самых знатных фамилий Мексики. К сожалению моему, — это одни догадки и предложения, и по сие время я один в свете.

При этих последних, в сущности столь простых, словах дон Мануэль заметно вздрогнул; конвульсивная дрожь пробежала по всем его членам; мертвенная бледность покрыла его лицо, и он спросил, но настолько глухим голосом, что его едва можно было понять:

— А имя этой семьи, конечно, известно вам?

— Нет, кабальеро, я не знаю его!

Дон Мануэль бросил на него странный, испытующий взгляд, от которого молодому человеку стало даже жутко; слабая, блуждающая улыбка скривила губы старика.

— Подкинутое дитя, с целью скрыть грех! — презрительно прошептал дон Мануэль.

— Нет, вы ошибаетесь, сеньор! Дитя, покинутое вдали от своей родины с целью овладеть подло и низко его богатством! — холодно поправил своего собеседника дон Торрибио.