Он задремал, потом внезапно очнулся, не понимая, сколько времени прошло. Решив, что Элизабет устала, он предложил сменить ее за рулем, но она покачала головой.

— Спасибо, Оливер, но я люблю водить машину. Меня научила тетя Фейт. Во время войны она работала водителем на «скорой помощи», ты разве не знал?

Оливер снова заснул, а когда проснулся, увидел в свете фар, что они едут по широкой пустынной равнине.

— Где мы?

— Это одно из моих любимых мест.

Элизабет притормозила. Из ночной тьмы поднялся круг огромных каменных глыб, возвышающихся над равниной, вечных, как звезды, которые бросали на них свой свет.

— Стонхендж?

— Да. Правда, красиво?

Оливер поежился, чувствуя себя ужасно маленьким и жалким. Вскоре каменный круг остался позади, а небо на горизонте начало светлеть.

— Осталось всего несколько миль, — сказала Элизабет.

Дорога спустилась в долину, и пустоту ландшафта смягчили деревья. Оливер зевнул и провел рукой по спутанным волосам. Автомобиль свернул с главной дороги в березовую аллею. Оливер начал было приводить в порядок смятый костюм, но в это время Элизабет проговорила.

— Вот он. Это Комптон-Деверол. Вот мы и дома, Оливер.

Оливер поднял глаза и замер, забыв о расстегнутом воротничке и незавязанном галстуке. Увидев этот дом с многочисленными окнами, башенками и внутренними двориками, он потерял дар речи.

Такой большой. Такой старинный. «Вот мы и дома, Оливер». Как было бы здорово жить в усадьбе, похожей на эту. Быть частью этого. Какая свобода. Какое могущество.

— Есть хочешь? — спросила Элизабет. — Я ужасно проголодалась. Могу приготовить что-нибудь. Или предпочитаешь вздремнуть?

— Я не устал.

Они вошли в холл. Оливер невольно вспомнил прихожую в доме на Холланд-сквер: узкий длинный коридор, застеленный дорожкой персикового цвета со следами грязных ботинок, и полукруглый столик у стены, на котором лежала свежая почта, стояла ваза с цветами и две фотографии — его самого и дедушкина. Холл Комптон-Деверола имел мало общего с прихожей. Он был потрясающим.

На потолке виднелись выцветшие геральдические эмблемы. Предметы мебели, огромные и темные, отбрасывали чернильные тени. Никаких баров или тумбочек под телевизор, ничего вульгарного. Только резные комоды, буфеты, шифоньеры и большой, богато украшенный камин.

Спохватившись, что он стоит и смотрит, раскрыв рот, Оливер придал лицу небрежное выражение и сказал:

— Вообще-то, наверное, уже действительно время завтракать.

Он прошел следом за Элизабет на кухню. Наблюдая, как она разбивает яйца и срезает шкурку с бекона, он поймал себя на том, что смотрит на нее другим взглядом. Да, на локте мешковатого свитера виднелась дырка, а ногти были обкусаны до основания, но Элизабет уже не выглядела просто неуклюжей школьницей: деньги и собственность придавали ей загадочность.

— Ты — единственный ребенок? — спросил он.

Она кивнула и поставила перед ним кофейник.

— А ты? Правда, хорошо было бы иметь брата или сестру?

Оливер налил две чашки кофе.

— Пожалуй, проблем было бы меньше, — сказал он. — От единственного ребенка ждут слишком многого.

— У меня нет даже кузенов.

— У меня тоже. Ни дяди, ни тети.

— Ну, у меня есть тетя Фейт. — Элизабет перевернула ломтики бекона.