Уезжая, Глеб обещал жене, что вернется скоро. Называть точные даты, во-первых, было нельзя, во-вторых — не честно. Ведь во время работы не принадлежишь себе. В этот раз все складывалось удачно: еще полсуток — и он дома, как всегда — с подарками. Глеб понимал, что дарить прибалтийский янтарь — банально, но во всех рассыпанных вдоль трассы кафе и гостиницах были изумительные ювелирные прилавки. Удивительная по стилю и форме брошь в виде букета желтых тюльпанов на серебряных стеблях стоила совсем дешево. Вернее — совсем дешево для истинного произведения искусства, хотя была самым дорогим ювелирным украшением из множества других, красиво разложенных на синем бархате. Живой, солнечный цвет камня идеально гармонировал со строгим черненым металлом, объединившись в порывистую, стрельчатую композицию. Не покидало впечатление, что на листьях и лепестках не высохла роса.

— Покажите мне это — попросил Слепой немолодую тонколицую хозяйку. Та благосклонно улыбнулась, одобрительно кивнула и сняла с шеи цепочку с маленьким ключиком. Отперев крышку витрины, дама взяла брошь в руку и приложила к мягкому узлу, которым была завязана белая шаль у нее на груди. Брошь заиграла, богато украсив обычное вязаное полотно.

— Беру.

Через минуту уложенное в бархатный мешочек серебряное украшение отправилось во внутренний карман его куртки, а разрумянившаяся продавщица предложила гостю чашечку кофе за счет заведения. В холле была оборудована барная стойка, и там, в чистом раскаленном песке, дремали две медные джезвы.

— У нас по старинке, хотя наверху есть машина для эспрессо. Как желаете?

Он заказал по-турецки, двойной без сахара. Через несколько минут женщина выставила на дубовую столешницу две тонких чашки рижского фарфора, одну — себе, другую — Глебу.

— Замечательная покупка, — произнесла она, — но мне жаль, что теперь ее не будет в витрине. Я ее любила. И мастера, который ее сделал — тоже.

— Ваш муж? — поинтересовался Глеб.

— Сын, — ответила латышка. — Он умер.

— Простите, — пробормотал Сиверов, ему не хотелось грустить и притворяться тоже не хотелось, и он поспешил допить кофе.

— Я очень рада, что его искусство расходится по всему миру. Знаете, мальчик был инвалид, и по всем медицинским прогнозам прожил непростительно долго — почти сорок лет. Он не знал женщин, но они носят его серьги, броши, ожерелья. Моя дочь, его сестра, утверждает, что это высшая справедливость — если не он сам, то его творения касаются женских тел. Мы с ней тоже носим его кольца — вот эти.

На дубовую стойку легла узкая ладонь, украшенная ажурным клубком серебряных нитей, в которых словно запутались маленькие янтарные солнышки.

— Потрясающе, — искренне восхитился Сиверов и вспомнил про Анечку — ведь уже совсем взрослая, примеряет Иринины шляпки перед зеркалом, прячет от него всякие женские штучки.

— Знаете, я бы и для дочери что-нибудь выбрал, лучше — брошь или подвеску, с кольцом ведь можно не угадать размер.

— А она похожа на вас? — дама пристально разглядывала его лицо.

— Да, похожа, — почему-то согласился Глеб, хотя Аннушка, взрослея, все больше становилась похожа на Ирину.

— Девушке подойдет вот это — на прилавок легло колье в виде толстой граненой цепи, с которой, чередуясь, свисали плоские кружочки желто-коричневого и зеленовато-серого янтаря. Каждая янтарная пластинка была в тонкой, словно взлохмаченной проволочной оправе, резко контрастирующей со строгими звеньями, прилегающими к шее.

— Отлично, беру! — обрадовался Глеб. — И футляр к нему, вот этот.