Шарль-Анри украдкой поглядывал на них с несколько брезгливой симпатией, с какой иногда смотрят на некоторых калек, но так глубоко погрузился в свои маневры и неопределенности, что наверняка ничего не услышал бы из их разговора, если бы одно имя, повторенное старичком и его женой раз десять, в конце концов не поразило его слух. Это было то самое имя, которое он на протяжении нескольких дней постоянно слышал из уст своей «суженой» и ее матушки: Мари. Совпадение заставило его насторожиться.

– Прежде чем уехать, надо подумать о Мари, – сказал старичок. – Мне показалось, что она в этом сезоне слишком бледна…

– У Николая Суворова больше ни гроша, – вторила ему жена-старушка. – Мари это знала, однако целых три месяца присматривала за его детьми, прежде чем пойти чтицей к той англичанке, а теперь вот…

– Теперь и того хуже, – подхватил мужчина. – Ты хоть представляешь себе? Мари, обучающая хорошим манерам этих толстух! Кстати, мамаша выдает ее за свою родственницу… Немцы обожают дворянство. Знала бы она только, что Кравель сейчас в Гвиане, на каторге… Да, надо бы оставить что-нибудь Мари, – повторил он.

И крикнул «Водки!» так зычно, что вся терраса обернулась, кроме Шарля-Анри де Валь д’Амбрёна, окаменевшего на своем стуле.

Пять минут спустя явились дамы, и виконт отвел их в беседку послушать музыкантов. Играли Массне, который исторг у обеих белобрысых немок слезы одинаковой величины. Сидевший рядом с ними французский виконт выглядел задумчивым, неспокойным и, казалось, оценил предложение их родственницы Мари встретиться сегодня вечером попозже, в одиннадцать часов, на балу в казино. Он усадил дам в фиакр со своей обычной галантностью, но, к великому горю юной Брунгильды, не сжал ее руку, как делал это уже два дня подряд (заметив, надобно сказать, с большим неудовольствием, что обе дамы расположились в глубине коляски, предоставив своей дальней родственнице лишь откидную скамеечку). Хуже того, именно на Мари были устремлены его глаза, когда экипаж отъезжал, и именно ей, улыбающейся и внезапно помолодевшей против света, поскольку экипаж ехал прямо в сторону солнца, он долго махал рукой. Обернувшись, Брунгильда сама смогла убедиться в этом. В течение всей поездки тон разговора в фиакре был сухим, и обе белокурые дамы, вдруг ставшие бережливыми, даже язвительно упомянули цену комнаты, занятой француженкой.

– Что вы мне посоветуете?

На этот вопрос, заданный весьма озабоченным тоном, Мари де Кравель ответила коротким, почти беззаботным смешком и высвободилась из объятий своего кавалера. Было двенадцать часов, толпа оживленно вальсировала в летней ночи, и великолепное казино Баден-Бадена сверкало тысячью огней.

– Я посоветовала бы вам пригласить скорее мадемуазель Геттинген, нежели меня, – сказала она. – Но еще прежде посоветовала бы заказать мне оранжад, я умираю от жажды.

На Мари де Кравель было красивое, акварельного оттенка светло-серое платье с кружевами, благодаря которому ее взор становился прозрачно-зеленым, а талия еще более тонкой, и Шарль-Анри невольно спросил себя, как он мог ухаживать за другой женщиной, видя перед собой эту.

«Должно быть, жажда успеха и впрямь въелась слишком глубоко…» – подумал он с какой-то внезапной циничной гордостью. Но эта гордость быстро рассеялась, когда, проследовав за ней по тропинкам парка к украшенному гирляндами и почти пустынному буфету, он увидел, как она взяла свой стакан и, откинувшись назад, осушила его одним духом – жаждущая, веселая, беспечная.