И эта тварь смеет обвинять его?! Мэтью отвесил ей пощечину. Попытался. Но он слишком слаб, Луиза увернулась.

– Не сердись, – сказала она, перехватывая. – Это они так говорят. Я не ведьма, а ты не безумец. Просто человек.

Просто человек, которому не оставили выбора.

– И ты запутался, – она, наклонившись, коснулась губами горячего лба. – Отдыхай.

Он отдыхал, он выздоравливал, чувствуя, что одновременно сходит с ума. Его душа, притравленная каменными слезами, успокаивалась, затягивая прежние раны, унимая ненависть и гнев. Однажды, кажется, в тот день, когда он сумел встать с постели, Мэтью понял, что устал бояться. А к вечеру понял: Мэтью Хопкинс, охотник на ведьм, умер во время грозы на дороге на Грейт-Стаутон. Человек, очнувшийся в хижине Луизы, был другим.

Плохим? Хорошим? Просто другим.

И Магдалина во сне больше не плакала.

– И что мне теперь делать? – спросил Мэтью, не без труда опустившись на валун. Ныли, предвещая дождь, переломанные кости, чесались шрамы, свербело в пробитом боку. Но даже не тело переменилось – душа. Вдруг словно вдохнула свежего воздуха, потянулась и вылупилась из кокона запоздалой бабочкой. Этой новой душе было бы томительно возвращаться к прежнему ремеслу, да и не выдержала бы она, нежнокрылая, подобной работы.

– Чего делать? – повторил вопрос Мэтью.

Заливаясь румянцем сумерек, небо подмигнуло в ответ:

– Жить, Мэтью, просто жить.

Жизнь под дланью Сатаны оказалась не такой и ужасной. Мэтью не помнил, когда случилось то, что в общем рано или поздно происходит, когда мужчина и женщина оказываются под одной крышей. Случилось и продолжилось, протянувшись нитью тепла в слякотной осени, согрев зиму открытым пламенем душ, улыбнувшись весне новой жизнью. А к лету на закате – редкие дни жары и утренних туманов – Мэтью стал отцом.

Это было чудо. И разве дьяволу под силу чудеса?

Новорожденная дочь, синеглазая Абигайль, окончательно примирила его и с Богом, и с миром, пробудив прежнюю веру, не дала пробудиться страхам. Она... она была прекрасна, как сама жизнь.

Наденька приехала и уехала. Она ничего не изменила в нынешней Владовой жизни. Для очистки совести он сделал вялую попытку подумать о письмах, которые кто-то кому-то зачем-то пишет, но голова по-прежнему отказывалась работать.

Поэтому Влад предпочел наблюдать, благо рядом нашелся объект вполне себе забавный. Девушка-Пьеро из дома напротив. Дома с большими окнами, через которые просматривался почти весь дом, особенно если взять бинокль.

Влад брал. Смотрел. Ни о чем не думал, но выводы появлялись сами по себе. Его соседка кого-то боялась. Она редко выходила во двор, а когда все-таки появлялась, то вела себя нервно, то и дело замирала, оглядывалась, высматривая что-то или кого-то. А потом снова скрывалась в доме, садилась у окна – сквозь стекло проступал размытый силуэт – и пялилась на дорогу.

От мужа прячется? От любовника? А широкоплечий, неповоротливый, кто ей? Друг? Брат? Дальний родич? Он появляется под утро, перекрывая машиной ворота, долго возится в багажнике и, вооружившись тюками пакетов, медленно бредет по тропинке. И спустя десять-пятнадцать минут снова садится в машину. Уезжает.

На этот раз, правда, было иначе. Он вышел из дому и бодрым шагом направился к Владу. На миг стало стыдно: поймали за подглядыванием. Потом смешно.

– Здрасьте. Я Миша.

Он вошел без стука, ссутулился, словно стесняясь размаха плеч, повел головой на короткой шее, оглядываясь. Хмыкнул, увидев иконы.

– Влад, – представился Влад.

– А я тебя помню.

Откуда? Ну конечно, это ж Мишаня, старый приятель, верный враг. Руки-грабли, нос картошкой, брови, упрямо сдвинутые над переносицей, и подбородок не с ямкой – с натуральной вмятиной.