Я никогда не забуду той весны. Каждое сказанное тобой слово, каждую песню, которую ты играла мне, каждый час, который мы провели в Центральном парке, каждый раз, когда мы занимались любовью, – все это было как будто не со мной, с кем-то более удачливым. Еще раз я такое ощущал лишь однажды, здесь, посреди океана, с Квентином. Красота окружает нас повсюду; мир переполнен ею, и все остальное не имеет никакого значения.

Как бы мне хотелось разделить ее с тобой! Я все еще надеюсь, что ты встретишь нас на Сейшелах. Говорят, в мире нет острова красивее Ла-Дига. Пожалуйста, приезжай, Ванесса. Как я тогда пришел в Шапиро-холл. Мы снова можем найти то наше счастье.

Помнишь?

Дочитав письмо, Ванесса уронила странички на колени, взгляд ее сделался отрешенным и устремился вдаль, тело замерло. Пока она читала слова мужа, в сердце ее зародилась и приняла окончательную форму мысль. Своего рода проверка, лакмусовая бумажка, вызов, который, будь он принят, мог бы избавить ее от нерешительности. Она никогда не верила в судьбу, в мистические сочетания звезд или планет и даже, если говорить откровенно, в провидение. Все это сказки, один из многочисленных мифов, развенчанных ее детством. Жизнь такова, какой ты ее делаешь; Бог помогает тем, кто помогает себе сам. Однако в ее мировоззрении заключалось противоречие, тонкая нить чувства, которая никак не хотела вписываться в рамки рационализма, – ее музыка.

Она встала с кресла и медленно подошла к роялю, поблескивавшему черным корпусом в свете галогенных ламп. Скипер поднял голову и проводил хозяйку взглядом, догадавшись о ее намерении. Рядом с роялем лежала скрипка. Изготовленная Франческо Биссолотти в итальянской Кремоне, родном городе Антонио Страдивари, она была подарком от Теда в честь окончания средней школы. Страховщики оценили ее в 22 тысячи долларов, а смычок работы парижанина Бернара Миллана – в 4 тысячи долларов: вещи недешевые, но не такая уж редкость для утонченного скрипичного мира. Однако для Ванессы они были бесценны.

Она сняла инструмент с подставки и приняла позу скрипача: нижняя челюсть на подбороднике, смычок над самыми струнами. Ванесса закрыла глаза и почувствовала неприятный укол неуверенности. В последний раз она играла скрипичный концерт Бетховена несколько лет назад, и за спиной у нее всегда находился оркестр. Соло не были рассчитаны на игру в одиночку. Но в этом и заключалась проверка. Если она сумеет сыграть по памяти третью часть, включая невероятно сложную каденцию, то, наверное, и сможет сделать шаг, такой же смелый, как шаг Дэниела.

Смычок пришел в движение почти без усилий с ее стороны. Ноты скрипичного вступления полились из нее так легко и так живо, что она сама удивилась. В нужную секунду она сделала паузу, слыша в голове, как вступает оркестр, вторя теме рондо. Потом заиграла снова и идеально взяла верхние ноты. Пальцы ее бегали по грифу, тело раскачивалось в такт музыке. Так шли минуты, сольная игра перемежалась оркестром, звучавшим в ее воображении. Она представляла себя в Карнеги-холле. Двадцатидвухлетняя девушка, не ведающая, что уготовано ей в будущем, но полная самых высоких устремлений. Она вспомнила возбуждение тех минут… и страх. А потом настало время крайслеровской каденции. Она чуть не сбилась на двойных остановках в длинной череде шестнадцатых нот, но смычок сам каким-то чудом нашел струны. Наконец вернулась тема рондо, сладкая и изысканная вначале, а потом, по мере приближения к кульминации, страстная и мощная. Голос скрипки звенел в ее ушах ангельской песней, чистый, совершенный.

Закончив, она выдохнула. Мышцы руки горели огнем, шея задеревенела, как всегда бывало после длинного произведения. Но сердце сделалось легким, как пушинка.