– Мне захочется сдохнуть, – уверил ее муж. – Слушай, хватит. Давай радоваться свободе.

– Под музыку, – сдалась Варвара и открыла крышку проигрывателя.

В конце концов, дед то был невыносимым. Он не желал бесшумно дряхлеть в кресле возле батареи. Ел мало, но горячо обсуждал домашнее меню и возмущенно отодвигал от себя яичницу. Говорил, что эту дрянь сам себе может пожарить. А на самом деле и чаю требовал налить и принести из кухни. Почти не выходил на улицу, но настойчиво советовал, во что одевать ребенка. Свои истерические требования он аргументировал оттенком вчерашнего заката. Донашивал штопаное тряпье и категорически отказывался от подаренной одежды. Зато безжалостно критиковал любую Варварину обнову. Ежедневно в шесть утра он появлялся из за шкафа, где стояла его раскладушка, и злорадный визг губил молодой сон:

– Подъем! На зарядку становись! Обществу и сыну вы нужны здоровыми и бодрыми!

Прокричав команды, дед тактично выжидал ровно двадцать минут. Потом вступал во владение единственной комнатой. Варвара и Павел требовали оставить их в покое. Старика это только подстегивало.

– Дай вам волю – жизнь проспите. Вот ты, аспирант хренов, почему диссертацию не пишешь? – вопрошал он стоявшего в трусах Павла.

– Писать? Да я не могу думать в таком бедламе, – озирался в поисках тапочек Павел.

– Ишь ты какой! Не нравится дома – отправляйся в библиотеку. В читальный зал. Интереса к делу в тебе нет, паразит. Ты гением себя вообразил, поэтому полез в науку. А на прогресс человечества тебе наплевать.

Павел скрывался в ванной, кляня и человечество, и прогресс на все лады.

– Лень – это недоносок равнодушия, – напутствовал его дед.

Павел спускал воду в унитаз. Варвара, миновав краткий этап скулежа, рыдала в голос. Дед принимался за внучку:

– У тебя не дом, конюшня. Подружки шлюшки, сплетни да развлечения на уме. Если бы мы такими были, социализм бы вам не построили, фашиста не забили бы.

– Я работаю и на работе устаю. Я к кастрюлям уже намертво приварилась. Мне отдых нужен, – отбивалась Варвара.

– Не любишь ты никого, кроме себя. Мы тебе не нужны, мы вечному удовольствию мешаем, вот в чем причина, – орал дед.

Ребенок просыпался, молча озирался какое то время, затем прятал косматую головенку под одеяло и тихонько ныл. Подбегала Варвара – не одетая толком, распухшая от слез, – ласкала, больно прижимала к себе.

– Дедуля! – вырываясь, звал мальчик.

– Ах ты, предатель! – Материнская рука не щадила тощенькой попки сына.

Дед отнимал его, нес, как трофей, в свой закуток, ворча: «Дрянь, а не баба».

Однажды после ужина Варвара спросила:

– Тебе не стыдно за утренний скандал?

– Я правду говорю, – насупился дед.

– Ты не имеешь права на нравоучения, – жестко откликнулась внучка. – Чем в молодости куролесить, берег бы жену, воспитывал дочь личным благородным примером. Она меня, я сына, так и шло бы без натуги и ссор. Праведник выискался! Строитель социализма! Как ты его строил? На завод ходил и норму выполнял? Так весь мир ходит и выполняет.

– Да мало ли что молодой наворотит? Вечно попрекать этим, да?

– У нас тоже молодость! – рявкнула Варвара.

Дед заплакал. Внучка зажала ладонями уши. Она уже жалела о сказанном. Ей всегда становилось не по себе, когда старик ревел, и из носа у него подтекало, как у сына.

Самое же неприятное заключалось в том, что Варвара и Павел давненько научились прикрываться дедом.