— Конечно. Решение остается за вами.

Павел Михайлович Слепцов встал, простился с издателем и вышел из тихого кабинета в шумный коридор. Люди с папками, бумагами и с пустыми руками сновали по бесчисленным кабинетам длиннющего тоннеля многоэтажного издательства.

И кому он здесь нужен?

Выйдя на улицу, он сел в свою машину и, положив руки на руль, долго думал. Признать себя побежденным ему не позволяли амбиции. Только что его макнули физиономией в дерьмо, и он обязан смириться с подобным унижением. Но как? Когда-то он сравнивал себя с цветущим деревом, приносящим сочные плоды. Талантами Бог не обидел. Но нельзя объять необъятное. Он сделал свой выбор. Какие-то ветви стали отсыхать за недостаточностью подпитки. На все не хватало энер гии и сил. Пришлось выбирать.

Пятнадцать лет он не сожалел о своем выборе. Побочные ростки окончательно сгнили и отвалились. Оставалась лишь мощная плодоносящая макушка, рвущаяся к облакам стремительными темпами. Но хватило одного удара топора и красивый стройный ствол превратился в обычный неприглядный пень. Реанимировать нечего. Разве что пенек даст новые ростки? Все возможно. Надежда юношей питает[1]! А если тебе перевалило за пятьдесят? В его возрасте нужна стабильность, тишина, покой и никаких стрессов. Короче говоря, творческая атмосфера и востребованность.

Писатель без читателей, как артист без зрителя.

Стрессы начались год назад, когда от него ушла жена. И он до сих пор не смирился с утратой. О востребованности ему только что рассказали языком цифр.

Когда он шел по коридору издательства, ему казалось, что все оглядываются и кричат в спину: «А король-то голый!».

Но все было не так. Его никто в лице не знал. Мнительный народ эти писатели. Ранимые, обидчивые, капризные, как избалованные дети.

Но что поделать! Себя не переделаешь, когда голова наполовину седая.

Он повернул ключ зажигания и тронул машину с места. Только бы в аварию не попасть. Сосредоточиться на дороге очень трудно, если голова забита другими мыслями.

По пути он купил бутылку коньяка и, выйдя из магазина, понял, где находится. Он ехал не домой, а к своему старому другу. Человеку — жилетке. Как только ему становилось плохо, он всегда к нему ездил поплакаться. Когда все шло хорошо, он редко о нем вспоминал.

* * *

Гостя встретил сгорбленный старик в длинном махровом халате.

— Вижу по лицу, что у тебя, Паша, неприятности.

— Не то слово, Аркаша. Я лопнувший пузырь, лужица от которого быстро испаряется на раскаленной сковородке жизни.

— Такая характеристика больше подходит мне. Проходи в комнату.

Квартира в центре Москвы в добротном сталинском доме с антикварной мебелью выглядела слишком просторной. Когда-то здесь жила большая семья известного партийного деятеля. С годами семья редела. Три года назад умерла жена нынешнего хозяина, и он остался один со своими неизлечимыми болячками.

Гость, которому перевалило за пятьдесят, выглядел мальчишкой рядом с хозяином. Высокий, без лишнего веса, всегда элегантный, с приятным лицом и хорошими манерами.

Он смело прошел в кабинет друга и плюхнулся в кресло возле журнального столика.

Судя по одеялу и подушке, лежащим на узком кожаном диване, хозяин спал здесь и не заходил в роскошную спальню, где стояла огромная кровать красного дерева с балдахином времен Людовика XVI. После смерти жены Аркаша сник и превратился в сухой стручок. А когда-то женщины не отрывали от него глаз Время безжалостно. Оно и лекарь, оно и убийца.

Плотные шторы задернуты, духота, разбросанные по копру ноты и огромная лампа с абажуром на рояле. Обстановка здесь давно не менялась. Гостей в доме не принимали, кроме приходящей дважды в неделю домработницы и медсестры, делающей уколы по утрам. Павел Михайлович был редким, да и не частым исключением.