Что же до предмета воспеваний – рыжей девицы с грубым лицом, горбатым носом, тяжелым подбородком, желтыми глазами, отечными от питья щеками, плоской грудью и крючковатыми пальцами, – то она являла собой существо настолько мерзкое и отвратительное, что на нее не мог бы польститься даже последний батрак.

Закончив петь, Мария села рядом с этим чудовищем. Рыжая датчанка тут же вскочила и, стиснув обеими ладонями лицо Марии, впилась в ее губы своим ртом. Я стал усердно наливать этой датчанке, чокался с ней, и вскоре она надралась до такой степени, что упала на колени, уставилась в меня тупым взглядом, а потом оперлась спиной о стенку, залилась бессмысленным хохотом.

Мне ни разу не приходилось видеть столь грязное животное в человеческом облике, и мое отношение к вопросам женской эмансипации сложилось в тот час уже окончательно.

Обед кончился скандалом, потому что датчанку-художницу обнаружили на улице, она сидела на краю тротуара, ее рвало, буквально выворачивало наизнанку, и при этом она выла, как дикий зверь. На следующее утро обе девицы отбыли.

Однако после их отъезда Мария пережила настоящую депрессию, и я испытывал к ней лишь жалость, настолько она скучала по своей подруге, так страдала от того, что разлучена с ней. Она в одиночестве гуляла по лесу, что-то напевая про себя, посещала все места, где они бывали вместе, – одним словом, все симптомы раненого сердца были налицо, и я стал опасаться за ее разум. Она была несчастна, и я оказался бессильным ее утешить. Ласк моих она стала избегать, когда я пытался ее поцеловать, она меня отталкивала, и я постепенно смертельно возненавидел эту отсутствующую подругу, потому что она отняла у меня любовь моей жены.

А Мария, не отдавая себе отчета в том, что происходит, не скрывала причины своей печали и всем жаловалась на свое горе. В это просто невозможно поверить!

В те ужасные дни Мария вела оживленную переписку со своей подругой, и вот однажды, впав в полное бешенство от вынужденного воздержания, я перехватил письмо рыжего чудовища. Настоящее любовное послание! Моя птичка, мой ангелочек, умница моя, прекрасная Мария со своим миром благородных чувств и рядом – грубый муж, мужлан, идиот! И планы бегства, похищения! Терпеть это дольше я был не в силах, и вечером, при свете луны – помилуй боже! – у нас с Марией дело дошло буквально до драки. Она кусала мне руки, а я волок ее к реке, чтобы утопить, как котенка. И только мысль о детях вернула мне разум.

Я стал готовиться к самоубийству, но до этого я хотел написать историю своей жизни.

Я уже завершал первую часть, когда до меня дошел слух, что датчанки сняли в нашей деревне квартиру на лето.

Я тут же велел сложить чемоданы, и мы отправились в немецкую Швейцарию.

Безмятежный край Ааргау – вот истинная аркадия, где стадо на пастбище выгоняет лично господин почтмейстер, где командир полка собственноручно правит лошадью, запряженной в единственный в тех местах экипаж, когда случается ехать в город, где девушки выходят замуж невинными, а парни стреляют из луков и бьют в барабаны. О, обетованная земля, родина желтого пива, соленой колбасы, игры в кегли, Габсбургов  и Вильгельма Телля, сельских празднеств, незамысловатых песен, толстых пасторских жен и монастырской тишины.

Возбужденные умы обретают там покой, я почувствовал себя заново рожденным, и на Марию, уставшую бунтовать, нападает что-то вроде добродушной апатии. Игра в триктрак, которой мы усердно предавались, служила нам громоотводом, шумным объяснениям мы предпочли стук костяшек домино, а доброе безобидное пиво заменило нам абсент и возбуждающее вино.