Парней, конечно, и след простыл. Тускло горели фонари. Я кое-как отряхнула с колен песок и налипшие комья земли. Интересно, что скажет мама, когда я заявлюсь домой в таком виде.

И ведь как хорошо начинался день…

Оберон выбрался на дорожку вслед за мной. Его глаза больше не светились — они глубоко запали, спрятались под бровями, и тени вокруг были, как тёмные очки. Я вдруг сообразила — пока я хныкала на скамейке в парке, в Королевстве прошло несколько суток!

— Лена, ты меня прости.

Я молчала, опустив голову.

— Ты просто не понимаешь, чего требуешь.

— Нет, это вы не понимаете, что такое для Королевства — потерять вас.

— Я-то понимаю, — сказал он тихо. — Ты сама не знаешь, как ты права.

— Если понимаете — почему не ищете принцев? Почему не позволяете Гарольду? Почему не позволяете мне?

Мы медленно шли по пустынной дорожке вдоль пруда. В воде отражались фонари.

— Вот телефон, — будничным голосом сказал Оберон.

— Ну и что?

— Позвони матери. Скажи, что придёшь через полчаса.

Мне захотелось реветь. Он был такой спокойный, равнодушный… непрошибаемый. Как бетонная стенка — хоть голову о неё разбей.

— А я не буду звонить. И не приду через полчаса. И… уходите!

Он схватил меня за клапан рюкзака. Удержал:

— Подожди. Даже если ты пойдёшь сейчас со мной в Королевство, и проживёшь там годы и годы, и будешь сражаться с кем захочешь за что захочешь — ты всё равно будешь дома через полчаса… Понимаешь?

Глава 4

Анатомия обещания

На королевском письменном столе царил беспорядок. Громоздились бумаги и свитки, неровными рядами стояли склянки и чашки, большая чернильница лежала на боку. Старая серая крыса с подвязанным к спине хвостом меланхолично промокала губкой высыхающую чернильную лужицу. Я разинула рот.

— Это Дора, уборщица… не пугайся. Она свой человек.

— Человек? Вы превратили её в крысу в наказание?!

— Нет, что ты, она всегда была крысой. «Свой человек» — в смысле, ей можно доверять.

Оберон уселся за стол, локтём сдвинул в сторону бумаги. Полетела вниз подставка для перьев в виде мага с посохом; Оберон поймал её на лету. Поставил на край столешницы. Крыса перехватила статуэтку за талию и поволокла в глубь завала, оставляя за собой мелкие чернильные следы.

Я огляделась.

Похоже, в королевском кабинете несколько дней не прибирался никто, кроме Доры. А крысе не под силу было расставить по местам сдвинутые лавки, поднять опрокинутый стул, сменить портьеру, опалённую снизу огнём упавшего канделябра. Моя мама при виде такого «порядка» упала бы в обморок.

Посреди комнаты стояла на трёх деревянных ногах уже знакомая мне доска, покрытая меловой пылью. На ней много раз что-то писали — и стирали небрежно, так что буквы и чертежи, проглядывая друг через друга, образовывали красивый бессмысленный узор.

— Итак, Лена, я готов перед тобой отчитаться, — Оберон вытащил из-под груды бумаг тугой свиток, развернул, и я увидела красивую географическую карту — чёрный рисунок на желтоватой бумаге. — Королевство растёт с каждым днём. Кроме столицы, основаны десять больших городов и несчётное множество деревень и посёлков. Земли плодородны. В лесах полно дичи и леших. В горах гнездятся драконы, в реках безобразничают русалки, монетный двор чеканит монету, купцы везут богатые товары из-за моря. Всё, как обычно, всё, как должно.

Я разглядывала карту, и мне казалось, что нарисованные тушью корабли покачиваются на кружевных волнах, кивают парусами.

— Всё, да не всё. Разве заморские принцы не знают, что у вас пять принцесс на выданье?

Оберон потёр переносицу:

— Лена.