А начнем мы с вашего развода, с ваших первых знакомств, с поисков связных, которые могли бы перевезти за границу на вид совсем новенькие советские марки, а на самом деле марки с зашифрованным на обороте текстом и затем покрытые непрозрачным бесцветным клеем.
— Это только ваша гипотеза, гражданин следователь, — снова очень спокойно возражает Ягодкин. — Я действительно посылаю своим зарубежным друзьям новые советские марки, но никаких манипуляций с ними не происходит. Марки так и остаются марками, а не способом секретной связи с заграницей, в чем вы меня обвиняете.
— Почему же вы, посылая марки, не пользуетесь обычной почтовой связью? — вмешивается в допрос Жирмундский.
— Потому что не хочу рисковать. Письма из СССР, рассуждаю я, могут подвергаться перлюстрации на любом европейском почтамте — я не говорю, конечно, о социалистических странах — и если их вскрывает тоже филателист и коллекционер, любая, вложенная в эти письма советская марка может легко исчезнуть. Тут уж никакие заявления в полицию не помогут.
Мы переглядываемся с Жирмундским, и я понимаю его предостерегающий взгляд: пока не говорить о Чачине и о расшифрованном нами тексте на обороте переданной ему почтовой марки, приберечь главное наше доказательство. Что ж, прибережем. Тем более что деятельность Ягодкина на поприще советской филателии далеко не исчерпана.
— Значит, вы признаетесь в том, что ваш интерес к филателии и связанным с нею обменным операциям с зарубежными коллекционерами возник у вас с приездом в Москву и визитом к вам господина Бауэра? — суммирует свой вопрос Жирмундский.
— Нет, не признаюсь.
— Но у нас есть свидетельство вашей бывшей жены.
— Она может свидетельствовать только о том, что было в действительности. Действительно, я купил у богатого иностранца его редкую коллекцию марок. Естественно, я не собирал ее, но у филателистов не спрашивают, приобретал ли он свою коллекцию оптом или поштучно. Значение имеют сами марки, а не их бывшие собственники. Кстати, бывшего собственника купленных мною марок звали не Бауэром.
— Ну, Лимманисом, как вы назвали его вашей жене. У гастролеров из иностранных разведок обычно десяток разных фамилий.
— О своей профессии он мне не рассказывал. Речь шла только о марках.
— Странно не это. Странно то, что пополняли вы свою коллекцию главным образом из зарубежных источников.
— Европейский марочный рынок богаче нашего.
— А связных для гастролей на этом рынке подыскивал вам Челидзе?
— Об этом спросите его самого. Вы хотите спросить, почему сертификатами расплачивался Челидзе?
— Допустим.
— Потому что мне так было удобнее. Он избавлял меня от лишних хлопот.
— Это он для вас пытался завербовать инженера Еремина?
— Завербовать? Для меня? Не пугайте, гражданин следователь. В первый раз слышу эту фамилию.
— Не лгите, Ягодкин. Челидзе с ним вел переговоры от вашего имени. Ведь Еремин шел к нам, чтобы рассказать об этом. Вот тогда он и был сбит, а точнее, убит вашим автомехаником.
— Почему моим? Родионов обслуживал на станции десятки автомашин. И кстати, как мне рассказали, сбил случайно, пытался удрать от погони и в результате погиб сам в автомобильной аварии.
— Но он ехал в машине с поддельным городским номером, а кроме того, в его бумажнике нашли несколько новеньких сотенных купюр, которыми кто-то мог заплатить за убийство Еремина.
— И этот «кто-то» я?
— Это выяснится на допросе Челидзе. Связь с Родионовым вы поддерживали через него.
Ягодкин брезгливо морщится. Ведь он, по-видимому, уже осведомлен о побеге Челидзе. |