Гаэнкельти преклонил колени, коснулся лбом ковра и вышел.

Оставшись наедине с племянником, Ксерий повернулся к нему спиной и вышел в открытый портик на дальнем конце комнаты. Снаружи уже темнело, и Менеанорское море тяжело вздымалось на фоне серого горизонта.

– Я знаю, о чем ты хочешь спросить, – сказал он тому, кто стоял позади него. Тебя интересует, многое ли я говорил Скеаосу. Тебя интересует, знает ли он все то, что знаешь ты.

– Он все время находился при вас, дядюшка. Разве не так?

– Я могу ошибаться, племянник, но я отнюдь не дурак… Однако все это пустые разговоры. Скоро мы узнаем все, что известно Скеаосу. И будем знать, кого следует наказывать.

– А как насчет Священной войны? – осторожно спросил Конфас. – Что будет с нашим договором?

– Наш род, племянник. Прежде всего – наш род… «По крайней мере, так сказала бы твоя бабка». Ксерий повернулся к Конфасу боком, немного поразмыслил.

– Кемемкетри говорил мне, что к Священному воинству присоединился адепт Завета. Вызови его… сам.

– Зачем? Они же глупцы, эти адепты Завета.

– На глупцов можно положиться именно потому, что они глупцы. Их интересы редко пересекаются с твоими собственными. Творятся великие дела, Конфас. Нам нужно знать наверняка.

Конфас вышел, оставив его наедине с темным морем. С вершины Андиаминских Высот было видно далеко, но Ксерию всегда казалось, что недостаточно далеко. Он будет расспрашивать Кемемкетри, великого магистра Имперского Сайка, и Токуша, своего главного шпиона. Наслушается их пререканий, ничего толком от них не узнает. А потом спустится в подземелья. И лично повидает «славного Скеаоса». Выдаст ему первые плоды его преступления.

Путь от лагеря до Андиаминских Высот Ахкеймиону запомнился как кошмарное видение. Но Момемн после захода солнца вообще таков – есть в нем что‑то от ночного кошмара. Воздух был такой пахучий, что вонь ощущалась на вкус. Несколько раз в просветах между домами мелькал длинный каменный перст – видимо, башня Зиек, – а проходя мимо храмового комплекса Кмираль, он увидел перед собой огромные купола Ксотеи, выгнувшиеся на фоне неба, точно гигантские жирные животы. В остальное же время он плутал в хаосе переулков, застроенных старыми многоэтажными домами и прерываемых опустевшими рынками, каналами и храмами. При дневном свете Момемн представлял собой сложный, продуманный комплекс; ночью же он превращался в лабиринт.

Отряд кидрухилей с факелами походил на сверкающую нить, тянущуюся сквозь тьму. Железные подковы звонко цокали по каменным мостовым и по засохшей глине. В окнах появлялись напуганные белесые лица разбуженных шумом людей. Рядом с ним в полном церемониальном доспехе ехал сам Икурей Конфас, холодный и отчужденный.

Ахкеймион поймал себя на том, что периодически исподтишка поглядывает на главнокомандующего. В физическом совершенстве этого человека было нечто пугающее, что заставляло Ахкеймиона особенно остро осознавать собственное несовершенство, как будто через Конфаса боги открыли людям жестокую насмешку, таящуюся за недостатками более обыкновенных людей. Однако не только его внешность заставляла Ахкеймиона чувствовать себя не в своей тарелке. Этот человек держался как‑то необычно – пожалуй, чересчур самоуверенно для того, чтобы это можно было счесть гордыней. Ахкеймион решил, что Икурей Конфас либо обладает невероятной силой, либо, напротив, лишен чего‑то очень важного.

Конфас! Ему по‑прежнему не верилось. Что может быть нужно от него дому Икуреев? Ахкеймион пытался расспрашивать племянника императора, но тот на все вопросы отвечал одно: «Меня послали привезти вас, а не болтать с вами».

Неизвестно, чего хотел император, но ясно было одно: это достаточно важный повод, чтобы отправить посыльным императорского племянника.